Но в любом случае присутствовала определенная логика. В египетские гробницы помещали светильники, которые должны были освещать дорогу в загробное царство. Викинги снабжали своих покойников оружием, едой и питьем, чтобы те могли совершить путешествие в мир иной.

Но свиток? Свитки или их фрагменты обычно находили в развалинах монастырей и библиотек, иногда жилых домов. Свиток был найден под полом синагоги в Масаде, там, где закончилось Великое восстание иудеев против Рима и где почти тысяча человек предпочли покончить с собой, нежели сдаться в плен римлянам. Конечно же, свитки находили в пещерах. Например, знаменитые Свитки Мертвого моря, целая библиотека, спрятанная в лабиринте пещер неподалеку от Кумрана, там, где в древности селились евреи-отшельники. Как Рэнд ни старался, он не мог припомнить ни одного случая, чтобы свитки обнаруживали в иудейских гробницах. Египетских, китайских — сколько угодно. Не говоря уже о том, что свиток был внутри оссуария.

В чем же причина? Зачем иудейской семье — а возможно, и семье Каиафы, первосвященника Иудеи, хотя говорить об этом рано — класть в оссуарий свиток? Оказался ли этот свиток в гробнице вместе с телом при первоначальном похоронном обряде, когда покойника, завернутого в саван, поместили в локулу? А потом, когда плоть разложилась, его переложили в оссуарий вместе с костями? Или свиток попал в него позднее, при захоронении оссуария?

И что там, на этом свитке? Возможно, часть Писания, как на свитке великого Исайи, что был найден в числе прочих у Мертвого моря. Или это нечто, обладавшее исключительной ценностью для умершего? Или связанное с особенностями похоронного обряда? Или имеющее отношение к обстоятельствам смерти покойного?

Рэнд покачал головой. Это больше подходит для романа Агаты Кристи, а не для журнала «Ближневосточная археология». Само наличие свитка в гробнице в Тальпиоте вызывало множество вопросов. Интереснейших вопросов. Ведь большая часть археологических находок представляет собой обычные предметы, вроде разбитой кружки или зазубренного наконечника стрелы. Иногда несколько таких простых находок собирают воедино, подобно бусинам из ожерелья, и тогда они вносят свой вклад в мировую копилку знаний о древних цивилизациях и культурах. Но значительно чаще их ценность примерно такая же, как у мелкой монеты, подобранной на тротуаре. А свитки находят не каждый день. Папирус и пергамент быстро ветшают и портятся даже в сухом климате, не говоря о том, что в I–II веках н. э. свитки стали уступать место манускриптам — скрепленным листам, прототипу современной книги. Если имя Каиафы позволило Рэнду предположить, что в его руках значительная археологическая находка, то теперь ставки были еще выше. А то, в каком темпе ему приходилось работать, переходило всякие границы.

— Пап!

Голос Трейси вернул Рэнда к реальности. В лице дочери сквозило нетерпение.

— Женщина-полицейский. Она тебя зовет.

Южный Иерусалим, Тальпиот

— Они закончат с минуты на минуту, — сообщила Мири Шарон.

Трейси осталась в гробнице, продолжая фотографировать оссуарий, свиток и скелет.

— Ладно, — ответил Рэнд, засовывая руки в карманы. — И что потом?

— Именно об этом я и хотела вас спросить.

Рэнд ошеломленно посмотрел на Мири.

— Не понимаю, о чем вы.

— Вы успеете закончить к тому времени, как закончат они?

Вынув руку из кармана, Рэнд провел ладонью по лбу.

— А у меня есть выбор?

Мири поправила карабин на плече, чтобы он висел стволом вниз.

— Я не люблю создавать проблемы, профессор Баллок. Но выбора у меня нет. Приближается Шаббат, и эти люди… они ждут с того самого момента, как вы приехали. С каждой минутой у меня остается все меньше шансов обеспечить безопасность объекта и вашу личную безопасность.

Мири вздохнула.

— Я хочу помочь вам чем только смогу, но вынуждена настаивать, чтобы все человеческие останки, которые вы нашли, были немедленно переданы «Хеврат Кадиша».

Рэнд потер заросшие щетиной щеки и устало посмотрел на нее.

— На столе в пещере разложен скелет мужчины. Последний оссуарий открыт, и его нельзя перемещать — даже прикасаться к нему. Я не могу переложить кости в оссуарий и отдать их в таком виде, так что если вы предложите им спуститься в гробницу и забрать кости со стола самостоятельно, это будет наилучшее решение.

— Спасибо. — Мири почтительно кивнула. — Я сейчас им это скажу.

Снова засунув руки в карманы, Рэнд развернулся в сторону гробницы.

— Профессор Баллок, — окликнула Мири.

Он обернулся.

— Когда они уедут, я останусь, чтобы помочь вам.

— На самом деле в этом нет необходимости.

Невесело улыбнувшись, она повернулась к «Хеврат Кадиша».

И тут до Рэнда дошло, что когда гробница опустеет и раскопки подойдут к концу, закончится и дежурство старшего сержанта Шарон. Она, наверное, поедет домой, а они с Трейси вернутся в отель «Рамат-Рахель».

Конечно, именно так все и будет.

Именно так.

«А ты думал, как-то по-другому?» — задал он вопрос самому себе.

26 год от P. X.

Лидда

Возвращение из Кесарии в Иерусалим для Каиафы превратилось в подлинное мучение. Он ничего не говорил, лишь коротко отдавал приказы или о чем-нибудь спрашивал слугу, верного Малха. Временами его начинала бить дрожь. Когда они достигли Лидды, он уже боялся, что грудь разорвется от бешеного биения сердца.

Постоялый двор у пересечения виа Марис, Морской дороги, и дороги в Еммаус казался самым подходящим местом для отдыха на пути между Иоппой и Иерусалимом. Но здесь было множество путников: зловонные караванщики, шумные римские солдаты, чиновники, пронырливые торговцы из Египта и евреи из прибрежных городов — Аполлонии, Иоппы и Ашдода. Одни направлялись в иерусалимский Храм, другие возвращались обратно. А с ними — многочисленные лошади и ослы. А также куры, овцы и козы, которых здесь держали, и тучи мух. Смешение языков: латыни, греческого, египетского и арамейского, а иногда и других. Мешанина из запахов еды, которую готовили сразу на нескольких очагах. От всего этого может стать дурно даже человеку, который прекрасно себя чувствует. А Каиафа чувствовал себя далеко не прекрасно.

Знакомая боль не давала ему покоя с самой аудиенции у префекта. Как обычно, все началось с тупой боли, едва заметной на фоне усталости и беспокойства, оставшихся после всего, что ему пришлось сделать. Или не сделать. Беда казалась почти неминуемой. Когда он и Малх покинули снятое в Аполлонии жилье, на смену беспокойству пришла нескончаемая пульсирующая боль в висках и за правым глазом. Непрерывная тошнота, которая дважды за сегодняшний день заставила сделать остановку в пути.