– Бать, молоко взял?

– Взял, взял, на тебя не понадеялся, – усмехнулся отец.

– А Витьку чего не взял?

– Мал еще, пусть спит.

– А теть Лена к нам в обед придет?

– Мы к обеду закончим.

– А что после обеда делать будем? В лапту?

– В лапту, так в лапту.

– А Нина будет прясть с теть Леной?

– Ткать они будут, а не «прясти». Когда говорить будешь правильно? Большой уже, одиннадцатый год.

– Ну, ткать, какая разница…

Степан Иванович с тех пор, как себя помнил, жил в селе Малышево Ковровского уезда Владимирской губернии. В германскую воевал, в гражданскую служил в коннице в Красной армии, вернувшись, взял в сельсовете земли, построил дом почти на краю села, отделившись от родителей. Через год привел в него из соседней деревни жену Евдокию Ивановну, стал вместе с ней поднимать хозяйство. В двадцать втором родился первенец, Василий, через полтора года – дочь Нина, а еще через два – младший, которому дали «городское имя» Виктор.

Когда умерли родители Евдокии, Степан Иванович сказал жене, что надо бы взять в дом Лену, ее старшую сестру. Той уже тридцать, так и проживет в девках. Хозяйство втроем они подняли быстро, в доме была корова, две лошади, пара свиней и птица без счета. Изба скромная – сени, отгороженные от хлева, где стояла корова, да горница, правда большая, в три окна. Вдоль двух окон большой рубленый стол, слева – две широкие лавки, где спали Лена и дочь Нина, справа, поперек комнаты, – печь до потолка, за ней угол с окном, выгороженный пестрой ситцевой занавеской, где спали Степан Иванович с женой. В углу под образами ткацкий станок – Ленино хозяйство, та и вязала на всю семью, и ткала, – все больше скатерти и половики, на продажу.

Коллективизацию Степан Иванович одобрил: хоть у него самого батраков и быть не могло, но смотреть, как они ишачили на двух богатеев их села, спиваясь один за другим, ему было не по сердцу. Хоть и пустые люди, раз свое хозяйство не подняли, а все люди. Пусть хоть на все село работают, все больше пользы. В колхоз ему пришлось отдать одну лошадь и свинью, а дальше стал он крепко торговаться и вторую лошадь с коровой отстоял. Пришлось еще с колхозом птицей поделиться, но что птица, за лето новая народится, это ж не корова.

Степан Иванович вел агитацию за колхоз не из-под палки, а от души. Комиссар – так он по привычке называл партийного работника, присланного из города – ставил его в пример: «Середняк, а сознательный». С удовольствием ходил он и на занятия политкружка, где изучали статью товарища Сталина «Головокружение от успехов». Статья была правильная. Степан Иванович охотно разъяснял односельчанам, к удовлетворению партработника, разницу между сельскохозяйственной коммуной и артелью, которая являлась, как говорилось в статье, «основным звеном сельского хозяйства». Еще в ней говорилось, что коренной поворот деревни к социализму уже совершился, и это было тоже правильно: их колхоз поднимался, кулаки перевелись, а середняков, таких, как Степан Иванович, никто не обижал. По причине службы в Красной армии продразверстку он знал больше по рассказам, но ему было ясно, что если все вчистую отбирать, то, кроме голода и пьянства, ждать нечего, а голод в их селе, да и во всем уезде, который теперь назывался «район», как говорили старики, был в те годы нешуточный. Хотя и то, что некоторые старики – да хоть бы Егор Тихонович, пятидесятилетний бобыль, особенно уважаемый в деревне, – судили да рядили вечерами, как городские непременно развалят колхоз, переведут собранную по дворам скотину, Степану Ивановичу было тоже не по душе, и он старался таких разговоров избегать.

– Ну что, покосили? – спросила мать мужчин, вернувшихся в дом.

– А то! – радостно ответил Васька. – Вам, бабам, два дня собирать, не собрать, столько будет вам сена. Мам, есть будем?

– Так мойтесь и садитесь, все готово, Витя вон уже сидит, ложку держит. Тетю Лену с Ниной кликни, они в огороде, да и садитесь. – Евдокия Ивановна ловко вынула ухватом из печи большую сковороду пшенной каши, ухватом поменьше достала чугунок щей, подумав, поставила сковороду обратно. – Пусть еще попреет, пока щи едите.

– Не успеет остыть-то! – входя в горницу и вытирая шею полотенцем, сказал отец.

– Вить, проспал покос-то? – Васька уселся за стол рядом с братом, на всякий случай дав ему подзатыльник.

– Зато я уроки сделал, а ты нет.

– Какие у тебя уроки, первоклашка. Одна азбука.

– Какие ни есть, а уроки – первое дело, – разливая щи по тарелкам, не преминула напомнить мать.

– Теть Лена тоже должна ходить в школу, – объявил Витя. – Неграмотность ликвидировать. Она ни читать, ни писать не умеет!

– Не тебе тетку судить, – одернул его отец. – Скажи спасибо, что тебя с братом и сестрой советская власть учит. У тетки детство было не то что у вас, в ее деревне даже школы не было. Да и тут, разве это школа была? Поп грамоте учил, вот и вся школа. А ты подрастешь, будешь и арифметику знать, и географию. Все будет, сынок, учись только.

Дети Степана Ивановича и Евдокии Ивановны учились хорошо, просто на зависть. Васька с Витькой уроки делали наперегонки, старший брат любил проверять, как пишет слова, составляя их в предложения, младший, следил, чтобы все было точно по учебнику. Нина возиться с пацанами считала ниже своего достоинства, ходила делать уроки к подругам. Если сидела дома, то больше при тете Лене, когда та ткала на своем станке. Смотрела, как мерно тетка нажимает на педаль, ловко накидывая куда положено нити, как перехватывает ряд за рядом тонкие жгутики разноцветных тряпок станок, из которого неспешно выползает веселый, полосатый половик.

Летом Васька и Витька ходили ловить рыбу, речка в двух шагах от дома была, только поляну перейти. Ловилась в основном плотвичка, но за рыбу ее и не считали, вот караси – совсем другое дело. Зажаренные в печи на сковородке, да с луком, да в сметане, да еще чугунок картошки, – сидя на берегу часами, братья готовились к знатной трапезе. Зимой катались, конечно, на санках, но не в пример больше любили коньки, которые у них были одни на двоих. Река промерзала ровно, лед был почти гладкий, Васька улетал по льду за излом реки, а Витька бежал следом.

– Вась, хорош, теперь я!.. Вась, не уезжай, так нечестно… Уже моя очередь.

В тридцать шестом году дела в колхозе стали идти хуже: партработник на заседаниях объяснял, что их район не выполняет нормы по поставкам в город. Трех тракторов, которые МТС выделяла Малышеву, не хватало, а из двенадцати колхозных лошадей пали, как и предсказывал Егор Тихонович, уже три. Посевная прошла неважно: трактора ломались, долго чинились, колхозники торопились, гнали лошадей, борозды клались небрежно, часть семян не взошла. С трудом вытянули норму поставки на девяносто два процента, а по молоку провалились и вовсе: почему-то колхозные коровы, сколько бы их ни кормили, на какие бы луга ни водили, упорно давали молока меньше, чем крестьянские. Расчеты на год делал Степан Иванович, хотя толком он не понимал, зачем эти расчеты? Норма она и есть норма, а кто же скажет, сколько молока корова даст? Животновода в селе не было, а хоть бы и был, «он же за коров молоко давать не будет», как однажды под горячую руку на собрании сказал Степан Иванович, когда партработник стал пенять ему на недостаточно твердую линию в районе по вопросу присылки животновода.