Все прекрасно знали, что Николаев стоит на Бугском лимане, являющемся частью Черного моря. Знали и то, что лиман судоходен даже для крупных кораблей, а значит, Орлов демонстративно насмехается, но ничего поделать не могли. Более того, Россия отстояла право все-таки держать в Черном море несколько кораблей, и Орлов для пущего издевательства заверил «западных партнеров», что если Россия посчитает необходимым, то построит эти корабли именно в Николаеве.

Во время переговоров вспыхнул спор относительно русских фортов на восточном побережье Черного моря. Некоторые из них были взорваны во время войны, и Кларендон заявил, что форты – это, по сути, те же арсеналы, только называются по-другому. Следовательно, Россия не имеет права их восстанавливать. Орлов с ним не согласился: по его мнению, форт и арсенал – разные вещи и Россия исполнять требования Британии не собирается.

Пробовали англичане поднять и экономический вопрос, требуя от нас сделать Севастополь зоной беспошлинной торговли, но и здесь ничего не добились. Само собой, контрибуцию наша страна также не заплатила.

Кларендон из кожи вон лез, добиваясь от России признания независимости Черкесии. Он использовал всевозможные способы нажима на русскую делегацию, однако Орлов и тут проявил твердость. Англичанин вновь проиграл[73].

Антироссийская коалиция вернула нам все территории, которые ей удалось занять в ходе войны в обмен на Карс с окрестностями, захваченными Россией у Турции. Единственной потерей для нас стал небольшой участок Бессарабии в устье Дуная, который отошел Молдавии. Формально Молдавское княжество входило в состав Османской империи, однако на Парижском конгрессе была подтверждена широчайшая автономия Молдавии (а также Валахии и Сербии). Соответственно, земля досталась даже не османам, а Молдавскому княжеству.

Вот, собственно, и все, чего добилась от России огромная европейская коалиция, заплатив за ничтожные уступки огромную цену.

Более того, Орлов заставил Стамбул согласиться не держать арсеналов на своем черноморском побережье и дать гарантии прав и привилегий христианскому населению Османской империи.

Так что для России договор, завершивший войну, получился отнюдь не позорным. Об этом знает весь мир. Парадоксально, однако в западной историографии исход Крымской войны для нашей страны оценивается гораздо объективней, чем в самой России:

«Итоги кампании мало повлияли на расстановку международных сил. Дунай было решено сделать международной водной артерией, а Черное море – объявить нейтральным. Но Севастополь пришлось вернуть русским. Россия, ранее занимавшая в Центральной Европе доминирующие позиции, на ближайшие несколько лет лишилась своего былого влияния. Но ненадолго. Турецкая империя была спасена, и тоже только на время.

Союз Англии и Франции не достиг своих целей. Проблема Святых земель, которую он должен был решить, даже не была упомянута в мирном договоре. А сам договор русский царь аннулировал через четырнадцать лет»[74], – вот так охарактеризовал итоги Парижского конгресса Кристофер Хибберт. Это британский историк.

Да что и говорить. Когда в Лондоне узнали, сколь ничтожны уступки, сделанные Россией, разразился грандиозный скандал. В палате лордов негодовали и беспощадно критиковали не только своих дипломатов, но и премьера – Генри Пальмерстона. Степень возмущения почтенных джентльменов хорошо видна по гневной речи лорда Маннерса:

«Говорят, что имеется карта, на которой благородным лордом многие из этих мест обозначены как независимые… имели ли мы шансы в данный момент сделать их независимыми? Если мы должны сделать их независимыми, то я не могу найти слов, чтобы охарактеризовать низость политики Англии в этом случае. Вы снабжаете черкесов оружием, вы ведёте кампанию в союзе с ними, вы не жалеете ни оружия, ни боеприпасов, чтобы они могли энергично сражаться против общего врага, – и после того, как они спасли для вас крепость Карс, которую бы вам не спасти своими силами, вы отказываетесь от них и позволяете России осуществить её планы завоевания в Азии»[75].

Ратификация Парижского договора оказалась под вопросом, и все же правящие круги Англии смирились с неизбежным. Соглашение с Россией вступило в силу.

Возникает вопрос: как же экономика России справилась с колоссальным военным напряжением? Противнику было легче, ведь расходы несло сразу несколько государств, а мы вытянули войну в одиночку.

Выражаясь современным языком, нашу страну спасли импортозамещение и протекционизм. Поразительно, до чего же история имеет свойство повторяться. Сейчас наша страна живет в условиях санкций, введенных за так называемую «аннексию Крыма», то есть Запад отказывает русскому народу в праве на воссоединение. Россия ввела ответные торговые ограничения, игнорируя запреты Всемирной торговой организации, так же как и Запад наплевал на правила ВТО, вводя антироссийские санкции.

Интересно, что накануне Крымской войны в Европе действовали договоры, аналогичные современным требованиям ВТО, а Россия их не подписала. Зато участники антироссийской коалиции, включая Турцию, жили в условиях своего рода ВТО XIX века.

Сейчас перед нами остро стоит вопрос импортозамещения, но Николай I столкнулся с той же самой проблемой. Он считал, что нашей стране необходима индустриализация, и сделал ставку на протекционистские методы поощрения производства. Царь поручил реализацию своей стратегической цели министру финансов Егору Францевичу Канкрину. Уже во время войны 1812–1815 годов Канкрин зарекомендовал себя отличным управленцем. Именно он отвечал за снабжение русской армии продовольствием и фуражом. Мало того, Кутузов оценил и военный талант Канкрина, привлекая его к разработке планов движения войск. Когда боевые действия перенеслись за пределы России, Канкрину пришлось улаживать многие спорные финансовые вопросы.

Правительства союзных с нами государств выставляли значительный счет за содержание русских армий, а Канкрину удалось показать несостоятельность большинства претензий[76]. После войны Егор Францевич занимал целый ряд важных административных постов, где проявил себя борцом за интересы казны. Помимо навыков практического управления, Канкрин внес вклад и в экономическую науку. Он не считал Адама Смита непререкаемым гуру и прямо говорил, что хотя покровительственную систему и есть за что критиковать, но многим государствам нельзя от нее отказываться.