Лишь несколько часов спустя он опомнился: все это время думал только о Джипси.

И ни единого мига в этих глубоких размышлениях он не подумал о Лантене.

Лантене в счет не шел, он не существовал. Но Джипси заполонила весь ум Монклара.

Он скрупулезно восстанавливал в памяти, при каких обстоятельствах им пришлось встречаться. Старался как можно точнее припомнить ее слова, жесты, выражение лица, значение взглядов.

И все это цеплялось, выстраивалось вокруг двух фактов.

Первый: цыганка просила его помиловать своего сына.

Второй: цыганка молила помиловать также и Лантене.

Загадочной связи между этими двумя фактами он не улавливал.

Монклар в ярости вскочил и принялся быстро расхаживать по кабинету. Ходил он долго, потом опять сел за стол — и все еще думал о Египтянке.

Пробило четыре.

Он вздрогнул, встал и подумал:

«Надобно спуститься в застенок поговорить с этим человеком».

И в то же самое время нечто чрезвычайно важное совершалось в уме Лантене. К нему-то мы теперь и обратимся, иначе продолжение нашего рассказа станет совершенно непонятным.

Мы видели, в тот момент, когда Лантене у костра Доле повернул голову в сторону Джипси, один из солдат со страшной силой ударил его по голове, и он потерял сознание. Его бросили, связанного, на тележку, которая тут же поехала к дому великого прево.

Лантене очнулся как раз в тот момент, когда тележка въезжала во двор особняка и затворялись главные ворота. И вот в тот миг, когда он открыл глаза во дворе, ему представилось совершенно отчетливо, очевидно и неоспоримо, что это место ему знакомо издавна.

Все знают неодолимую силу этого психологического явления, которое именуется ассоциацией идей. Лантене испытал такое сильное впечатление. Это ощущение сперва смущает воображение, а затем не дает ему покоя. Все это, впрочем, длилось только одну секунду.

— Да я с ума сошел! — проговорил Лантене.

Стоявшие рядом солдаты его услышали и расхохотались. Но он не обратил на них внимания и сразу опять закрыл глаза.

— Что ж, — размышлял он с быстротой, которую подчас обретает рассудок в минуты сильных потрясений, — если я не сошел с ума, если это не кошмар, не наваждение, то слева тут должна быть дверь, перед ней три ступеньки, а над дверью чугунный фонарь.

И дверь, и три ступеньки, и фонарь тут же явились. Лантене замер в ужасе.

Его опустили в застенок, приковали к стене, заперли дверь — а он этого словно и не заметил.

Несколько часов он оставался в каком-то отупении и очнулся только тогда, когда отворилась дверь застенка. Тюремщик принес ему поесть.

— Друг мой, — сказал ему Лантене дрожащим от тревоги, умоляющим голосом, — вы не могли бы оказать мне огромную услугу? Вы не бойтесь, ваша служба тут ни при чем…

Тюремщик покачал головой и подумал: «Вот он — страшный разбойник, сражавшийся против королевского войска! Жалкий такой, беспомощный, как ребенок! Что значит добрая тюрьма!»

А вслух грубо спросил:

— Какую такую услугу?

— Скажите мне только вот что… Та дверь, что слева во дворе, не в сад ли ведет?

Тюремщик недоверчиво посмотрел на узника.

— Да не бойтесь! — воскликнул Лантене. — Я же весь закован, что я могу сделать?

— А ведь и верно… Да, дверь ведет в сад монсеньора великого прево.

— В сад великого прево… А скажите — скажите, ради Бога! — нет ли в этом саду по сторонам от калитки двух молодых вязов?

— Вязы, верно, растут. Молодые, нет ли — не знаю.

— И еще вопрос, добрый человек — только один вопрос… Не идет ли от калитки длинная аллея, обсаженная розами? Не выходит эта аллея на площадку над берегом Сены?

— Все так и есть. Только вам что за дело до этого?

Лантене издал жуткий крик и упал без чувств. Он перенес такое сильное потрясение, что и более холодный мозг не выдержал бы.

Он уже не помнил, что закован в тюрьме, не помнил, как сюда попал… Во всем мире остался только один невероятный факт: он узнавал внутренность дома великого прево, как будто сам здесь когда-то жил!

Сперва Лантене пытался себя убедить, что и не жил вовсе, а просто видел.

— Положим, я когда-то здесь бывал… вошел в дверь под чугунным фонарем… прошел весь сад из конца в конец… Когда ж это было? А было наверняка: ведь я только увидел дверь — и сразу вспомнил кучу подробностей. Погоди, не спеши… Когда, по какому случаю мог я быть в этом доме? Припомню год за годом… Нет! Нет, не вспоминаю… Никогда я здесь не бывал… нет, никогда!

Он хотел обхватить голову руками, но вспомнил, что руки в цепях. Лантене сел на корточки, крепко закрыл глаза… Правда, кругом была полная тьма, но и она мешала сосредоточиться.

— Я сюда никогда не приходил! Смотрим дальше: может, приходил кто другой и все мне в подробностях описал, а мне его описание запало в голову? Кто мне мог описать то, что я вижу? Да никто… Никто!

Он задыхался, нервы его напряглись до предела.

— Припоминая год за годом, как далеко ни заберусь, вижу себя во Дворе чудес. И там… может, мне рассказывал кто-то из воров, который здесь сидел? Да нет! И что за сполохи озаряют мою память? Да разве мог наш вор рассказать мне то, что я вижу? Вижу! Вижу! Каменная лестница ведет наверх… там большая прихожая… потом кабинет, в нем веселый молодой человек за работой… потом еще комната, и я там… погоди, что я делаю? Стою… рядом женщина, молодая… и кто-то там еще работает… Кто же это? Вижу! Художник… Он пишет наш портрет… мой и этой женщины… моей матери… Моей матери!

Это слово — «мать!», — взорвало, так сказать, его мысли, а с губ в тот же миг сорвался нечленораздельный хриплый возглас.

Если в обстановке особняка ничего не переменилось, он мог бы описать всю его обстановку в малейших подробностях: от большой парадной залы до людской, от спальни, где стояла его кровать — маленькая кроватка в виде лодочки, — до конюшни, куда он иногда заходил посмотреть на лошадей, до караульной, где солдаты брали его на руки и давали потрогать громадные алебарды…

Он жил в этом доме. Здесь прошли его первые годы. Здесь он родился! И ему предстал чудовищный, ужасный вывод: он был сыном великого прево!

Сначала он пытался убедить себя, что вывод этот не строг. Он мог родиться в особняке тогда, когда в нем жил кто-то другой.

Но все знали, что господин де Монклар проживал в резиденции великого прево с тех самых пор, когда приступил к этой грозной должности, которую исправлял с такой холодной и непрестанной жестокостью.

Точно так же все знали, что господин де Монклар был великим прево уже тридцать с лишним лет.