Ну а вдруг все-таки прав этот Грязнов? Пока не поздно, плюнуть на все да написать покаяние? Ведь за несовершенное преступление, а так оно покуда и есть, судить вроде не должны! Эх ты, юрист, мать твою…

Словно тонущий за спасательный круг, схватился Иван за телефонную трубку и набрал домашний номер. Замер в ожидании. Но в ответ – лишь долгие гудки. Не желают разговаривать?! Дремавшее где-то в тайниках души подозрение неожиданно вспыхнуло с такой силой, что стало больно глазам. Ну конечно! Вот почему он просто вынужден к Лильке бегать! Своя-то баба, оказывается, на стороне завела! Муж ей, суке, больше не подходит! А Грязнов этот – он подходит?! Только и слышишь: Вячеслав Иваныч сказали! Вячеслав Иваныч распорядились! Доигралась, тварь милицейская, обрадовалась, что муж ушел! Подстилка! Шлюха!…

Он вдруг воспылал такой ослепляющей ненавистью и к жене, и к генералу, что потерял над собой всякий контроль. Ну ясно ведь даже дураку! Не хотят брать трубку! Не желают отвлекаться от своего блядства! Здорово это – мужу душеспасительные советы давать и при этом его жену натягивать! Ах, суки! Продала его, значит, стерва! Продала с потрохами, а сама порется всласть?! И долгие телефонные гудки из трубки вдруг превратились в стонущие, страстные крики обезумевшей Таньки, причем так явственно, будто из соседней комнаты…

Этого душа уже не вынесла. Сейчас он устроит им праздник. Нет, не устроит, а продлит. Навсегда. И ей, и ему. Обоим.

Выпитое за обедом и теперь, за ужином, словно развязало руки для решительных действий. Иван медленно и внушительно поднялся, тихо, на цыпочках, прошел в спальню, где вовсю уже дрыхла Лилька, выкинув из-под одеяла свои офигенно сексуальные ноги. Нет, они теперь не остановят его страшной мести предателям! Он и сам удивился тому, как холодно рассуждает. А ведь это означает, что решение, принятое им, может быть, и в минутном помрачении разума, на самом деле правильное и единственно возможное. Из маленького сейфа, вделанного в стену бог весть в какие времена, когда все было недорого, а они с Лилькой, молодые и до всего охочие, все-таки стесняясь друг друга, прятали за этой стальной дверцей презервативы, – из этого, давно не используемого по назначению сейфа он достал пистолет Макарова, презентованный Артуром Геллером, вместе, кстати, с разрешением на право ношения оружия. Экономический советник губернатора мог себе позволить такой жест. Пока, к счастью, не было нужды в этой смертельной игрушке, однако, видит Бог, всему свое время…

«Макаров» послушно лег в карман пиджака. Негромко щелкнула крышка сейфа. Проверив свои ключи от «той квартиры», Шацкий тихо, чтоб не помешала Лилька, покинул спальню, оделся и вышел, аккуратно затворив за собой бронированную дверь.

«Ауди» завелся сразу, и он бросил машину вперед, к неотвратимой уже мести…

Темный двор встретил настораживающей тишиной. В самом деле, какому идиоту придет в голову идея кататься по зимней Москве посреди ночи?… Естественно, что узкая проезжая часть, свободная от сугробов, была забита «спящими» автомобилями. Некоторые были по крыши завалены снегом, другие – еще чистенькие, значит, недавно явились в свои стойла. Среди «чистеньких» Шацкий без труда обнаружил Татьянину «хонду». Дома, голубушка! И жажда мести вспыхнула с новой силой.

Шацкий поднялся на свою лестничную площадку пешком. Возле двери проверил в кармане пистолет, тихо вошел в темную прихожую, прислушался. Ни звука. Умаялись. Спят, сволочи!

Не зажигая света, не раздеваясь, привычно пошел в спальню, но в темноте налетел на стул, который здесь никогда не стоял, опрокинул его с жутким, как показалось, грохотом и замер в испуге. Рука судорожно дернулась к карману.

Но все было по-прежнему тихо. Никто на него не кинулся, не закричали испуганные голоса из кровати. Черт знает что!

Иван шагнул обратно к двери, зажег свет и увидел то, чего меньше всего ожидал. Двери в комнаты были распахнуты. Мебель, за исключением вот этого злосчастного стула, находилась на своих местах. Но при всем этом в квартире была такая атмосфера, будто по ней пронесся недавно самум. Вроде и порядок, и все – не так.

Стопки постельного белья – кучей на диване. На столе – одежда из шкафа. Картины на стенах – сикось-накось.

Понятно. Успели прибрать. Но не до конца. И где ж они теперь? Хватило, значит, совести не поганить супружеское ложе?…

А может, он – всего и делов-то! – нафантазировал себе? В помрачении разума… И Танька сейчас не с любовником, а у сестры? Все ж беда коснулась Элки, а не их с Татьяной. Звонить сейчас туда, конечно, смешно и глупо. Что говорить-то? Раскаяние замучило? Да какое, к черту, раскаяние, когда… А чего – когда? Вот то-то и оно!

Постоял Шацкий в раздумье, походил по пустой и почему-то показавшейся нежилой квартире, пришел на кухню, сел, закурил Танькины сигареты. И постепенно успокоился.

Ну конечно, понять человека можно, когда у него нервы на пределе. Дела валятся. От самых близких ни малейшего сочувствия. Сам себе противен. Перспективы никакой…

Нет, перспектива-то как раз есть, но она ужасна.

Так и просидел Иван почти до самого утра, выпив три чашки кофе, которые сварил в домашнем «экспрессо», и выкурив полпачки, пока не очнулся от настойчивых автомобильных гудков. Вспомнил, что бросил машину прямо посреди дороги – ведь не собирался тут засиживаться: сделал свое дело и…

Понял теперь, что ждать нечего и некого, загасил окурок в раковине и хлопнул входной дверью.

Спускаясь по лестнице, как-то посторонне подумал, что невольно стал участником непонятной, нелепой, совершенно идиотской комедии. И не просто участником, а главным действующим лицом. Стыдно-то как, Господи! Ночь ушла, унеся с собой аффектированную бредятину, никому не нужные эмоции, пьяные фантазии, а также все несправедливые и оттого еще более обидные огорчения. И что осталось? Эти вытертые временем ступеньки и нетерпеливые сигналы автовладельца, которому не на месте стоящая машина мешает выехать из двора, мать его!…

Карман что-то тянуло. Шацкий машинально сунул туда руку, откинув полу пальто, и пальцы ощутили теплый металл согревшегося пистолета. Надо же, совсем забыл про него! Тоже ведь из разряда очередной бредятины! Рукоятка была приятной на ощупь, легко легла в ладонь. Красивая машинка, хотя еще ни разу не пришлось пускать ее в дело. Вспомнил, как, уходя от Лильки, все в том же помрачении передернул затвор, дослав патрон в патронник, и запер на предохранитель. Привычка такая была – еще со времен недолгой офицерской службы, с которой расстался в свое время безо всякого сожаления. Вот и сейчас большой палец машинально снял с предохранителя, и… «макаров» готов к работе! К какой? Зачем? Все та же постыдная комедия…

Шацкий покачал укоризненно головой, улыбнулся своим абсолютно трезвым мыслям и поднял глаза: показалось, что кто-то шел ему навстречу.

Нет, не показалось. На площадке лестничного пролета между этажами стоял не знакомый ему мужчина. А почему он, кстати, должен быть знакомым? Какая чушь! Иван вовсе не стремился за годы жизни в этом доме заводить соседские знакомства. Не в деревне, где все друг друга обязаны знать. А чем же этот был неприятен? То, что неприятен, – без вопросов.