– Что ты загрустила?

– Дождь.

– Где? Снег же идет.

– Да, снег. А в душе дождь.

– Тебе нельзя грустить. У тебя же дети, – пытался шуткой остановить этот ливень Антонио.

– Да при чем здесь дети? Я про вечер.

– Ты же сама сказала, что твое настроение ни к черту, и не надо обращать на тебя внимания, – расстегивал Антонио запонки на рубашке.

– Но это совсем не значит, что надо его обращать на других, – Лара не могла оторваться от окна, где тихо падал снег, придавая торжество этому моменту. Казалось, в эту ночь он хотел окончательно похоронить все ее мечты.

– На каких других?

– На себя. Ты же весь вечер занимался только собой: ел, пил и смеялся. А я, ты хоть раз вспомнил обо мне, со стороны могло показаться, будто мы абсолютно чужие люди, едва знакомые.

– Если бы я знал, что твое настроение останется там…

– Его давно уже нет, разве ты не заметил? Хотя что я говорю, ты давно уже ничего не замечаешь.

– Не надо было никуда ходить. Зачем мотать себе нервы? Черт с ними, пусть живут как хотят, в конце-то концов, это их жизнь.

– Мы и так никуда не ходим. Ты же, кроме своего неба и парашютов, ни черта не видишь. Но ведь сверху тебе должно быть видно гораздо больше. Прыгаешь, прыгаешь, а падать-то все равно вниз.

Антонио молча стянул с себя рубашку, словно это была его вторая кожа, и кинул ее на стул. Однако попал на край, и та начала медленно сползать на пол, даже пустые рукава ее бессильно пытались зацепиться за место, но тщетно. Антонио не придал этому факту значения, его равнодушие означало только одно – что ему тоже все осточертело.

– В последнее время ты все больше отвечаешь мне молчанием.

– А ты хочешь говорить о погоде? – сел он в кресло.

– Нет, но это же не повод, для того, чтобы молчать? Надо радоваться жизни.

– А разве молча нельзя? – вздохнул муж.

– Можно, но зачем?

– Чтобы не мешать тем, кому грустно, – посмотрел он на большой фотопортрет на стене, где Лара, приложив указательный палец к губам, намекала на молчание. Фото было сделано в этой же комнате, им лично, когда они вернулись с вечеринки поздно вечером, он – молодой лев, готовый растерзать ее, взорвать эту кровать безудержной любовью, чудовищной по силе бомбой в тестостероновом эквиваленте, взять ее – молодую, но умную львицу, которая ни в коем случае не хотела разбудить родителей, что спали за стенкой.

– Ты видел, как они смотрят друг на друга? – не услышала шепот его мыслей Лара.

– Кто?

– Оскар и Фортуна. Ты ничего не видишь. Все пространство вокруг них дышит любовью. Как ты не понимаешь, мне сейчас не хватает каких-то банальных слов, которые раньше ты произносил не задумываясь: как ты прекрасна этим утром, какая ты сексуальная в этом белье, какая ты вкусная. Несколько слов, чтобы растопить зиму за окном и за пазухой. Не хватает элементарного теплого вранья.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. Я научилась хотеть молча, – сняла последнюю заколку Лара и отпустила пастись ворох своих бесконечных волос.

– Сейчас я тебе поставлю про любовь, – Антонио включил телевизор.

– Знаешь, с некоторых пор я боюсь вечеров, – пересела она от зеркала на кровать, взяв в руки глянец. И найдя что-то интересное, медленно сползла в лежачее положение.

– И что тебя в них пугает?

– Пустая кровать, на которую смотрит телевизор.

– Ты же знаешь, это все моя чертова работа, – безуспешно переключал программы Антонио. В голове его все еще бродил щедрый французский коньяк, споивший уже все нейроны.

– Ты так много работаешь, что не остается времени для любви.

– Надо же приносить пользу обществу.

– Я пас. Я не хочу быть полезной.

– Почему?

– Потому что сразу же найдется тот, кто начнет извлекать из этого выгоду. Не волнуйся, я не про тебя, ты слишком далеко. Когда-то я тоже думала, что мы вдвоем можем свернуть горы, а что в итоге: уже много лет, вместо того чтобы свернуть нашу любовь, как грязную постель, и кинуть в стирку, сворачиваемся в клубок, защищая свой внутренний мир, боясь признать, что наша некогда страстная кровь любви свернулась, как прокисшее молоко. Разве ты не замечаешь, что каждый твой отъезд уносит тебя все дальше от реальной жизни? Хоть бы научился писать sms-ки, – скинула с себя платье Лара.

– Я же тебе отправил вчера sms-ку, ты мне не ответила, – все еще листал программы муж. Наконец остановился на каком-то черно-белом фильме.

– Sms-ка не цветы.

– Столько одиноких женщин, столько одиноких мужчин. Отчего же людям не спать вместе чаще? – стал он обсуждать сцену на экране.

– Ты про нас?

– А мы что, редко?

– А по-твоему, часто? Мне кажется, секс для нас становится самой большой редкостью.

– Я не знаю, какими категориями это определять.

– Ну скажи мне, ты помнишь, когда это было в последний раз?

– …Сразу не скажу.

– Значит, редко.

– А часто когда? – переключил на футбол Антонио и лег рядом со своей женой.

– Когда не можешь забыть.

– Может, завтра в кино сходим? – попытался обнять он ее в постели алкогольным дыханием.

– Может, сразу на кладбище?

– В смысле?

– В кино, в кафе, в гости, всегда нужен еще кто-то, третий. Знаешь, почему? Потому что ты боишься, что вдвоем мы сдохнем, сдохнем от скуки, – отложила она журнал и посмотрела прямо в пьяные глаза.

– Давай заведем кота или другое домашнее животное.

– Меня заведи сначала, потом котов. Люби меня такой, какая я есть.

– А когда тебя нет?

– Аналогично: люби такой, какой меня нет.

– Ты же сама говорила, что я всегда буду твоей второй половинкой.

– С годами я поняла, что половины мало, мне нужно все.

– Что все? Что тебе еще нужно, – закипел Антонио. У тебя же все есть.

– Если говорить о планах – то здесь, рядом, всегда, неужели не понятно? На данный момент все, что мне нужно сейчас – это ванна, шампанское и легкая музыка.

– А я?

– Ты тоже, конечно! Будь другом, сходи за клубникой.

– Где я тебе сейчас найду клубнику? Поздно. Да и спиртное уже не продают.

– Вот и я говорю. Главное в мужчине – это чувство юмора. Если его нет, то и с остальными беда.

* * *

– Часто время измеряется отсутствием одного человека. Иногда бывает настолько хреново, и дело даже не погоде, не в головной боли, такое состояние, будто в его отсутствие мне не хватает своей собственной кожи, чтобы согреться. Ты знаешь, я хочу жить с ним.