Их лица доказывали постоянство мордоворота в природе: лица, которые я никогда не забуду, лица, которые не запомню, выпуклые, стертые, плоские, случайные, тех, кого я увижу раз, и этого будет достаточно, чтобы умерли, были похоронены в поле моего зрения.

Лица-ежедневники, утренние газеты, салфетки, глянец, без настроения, нечаянные, кофейные, родные, близкие, отчужденные. Лица-декорации, упаковки, фантики, лица, спрятанные в шарфы, воротнички, зонтики, шляпы, ухмылки, ресницы, усы, бороды с прожорливыми губами, сварливые, добрые, сохнущие от нехватки любви, от работы и после нее, бледные, мертвые, беззаботные розовые лица людей-младенцев, завернутые в родительскую истому.

Я понял, что в автобусе чертовски мало лиц, на которые хочется любоваться. Я держался руками за ручку впереди стоящего кресла, потом опустил на них, как на подушку, голову, к которой прижался щекой. В моем поле зрения появился пес. Рыжий сеттер. Мы смотрели друг на друга красными глазами. Он лежал на полу, на грязном. Я сидел на грязном сидении, мы, кажется, думали об одном и том же, положив себе морды на лапы, оба в намордниках: у него из кожи, у меня из щетины. Я видел в нем многое от человека, он во мне – от собаки, это нас и сближало. Говорить ему, как и мне, не хотелось, мы общались взглядами, красными глазами, тоскливыми: «Как дела?» – «Скверно. Как сам?» – «Аналогично». Видно было, что оба мы недоспали, он не доел к тому же, я перепил. На следующей остановке мужчина дернул его за поводок, коричневое пятно смыло толпой.

В салоне стало заметно свободнее, но ненадолго: в автобус вошла пожилая женщина и встала над моей душой. Внутри меня заворочалось благородство, но места уступать не хотелось. Я замазал глаза веками и притворился спящим.

В этот момент в кармане треснул телефон, я достал и показал своим глазам: «Уступи место женщине». «Хорошо», – ответил я Фортуне на автомате и встал, предложив место даме. Совесть была чиста, она сияла, словно оцинкованное ведро.

Я вышел на своей остановке, оставив толпу, в руке ведро, во рту вкус одинокого кофе: «Пожалуй, надо было рискнуть на машине».

Вместе со взрослыми входили и серьезные детские лица, жизнь которых была средней и школьной. Лица сталкивались взглядами и кучковались с одинаковыми по богу, по прибыли, по недостаткам. Мелькали порой унылые, из которых не выбраться, лица трясины, редко-редко – прекрасные мордочки женщин с претензиями на красоту, с губами – на поцелуи. Единицы носили небесные лица: солнечные, в основном же – лунные. Среди них лица-кратеры, ушедшие глубоко в себя, дождливые лица – лужи, канавы, понурые, томные, со стекающей грустью бассетов, и просто олицетворение задниц, с большой поперечной морщиной, стекавшей от самого лба. Общество явно не выспалось, голодное, изможденное. Лица-пепельницы, прожженные не одной гражданской войной и многими бытовыми скандалами, пачки для сигарет, полные ржавых зубов, испепеляющие рубцами, шрамами, авторитетом.

Некоторых я видел только в профиль, они напоминали звенящую мелочь с носом, и одноглазые, полусухие, но гордые, они хронически смотрят вдаль, скрывая обратную сторону медали. Свежие лица хлеба, рыхлые, черствые в панировке бородавок-веснушек. Лица из гипса, из мрамора, асфальтовые. Смотрящие лицемерно в окна очков, мутными аметистами, изумрудами, серыми, как осеннее небо, зрачками – в них равнодушие и безразличие. «Лиц много, – подумал я, когда выходил на своей остановке, – главное, не потерять свое».

* * *

– А если тебя называют неудачником, как после такого ты сможешь писать ей стихи? – посмотрел на меня Антонио, с которым мы застряли на моей кухне, когда я достал батон хлеба, по которому уже скучало сливочное солнце в масленке. Ароматно дымился в чашках кофе.

– Никогда не обижайся на женщин, это не по-мужски, – начал я резать хлеб с усердием хлеборезки батон.

– Полегче! – улыбнулся Антонио, – ты же сейчас тарелку распилишь.

– Не предавай значения словам, сказанным в сердцах. Это те самые трансформированные эмоции, которые ты недодал ей в постели. Что ты хотел? Любовь не приходит одна, обязательно притащит с собой ревность и стервозность, – посмотрел я на кусок кусок хлеба, который давно отвалился и представил, как надвое разрезал тарелку, цветочек на вышитый на скатерти, дубовый стол, отчего сразу же запахло опилками. Ночь, незаметно опустившаяся за окном, тоже попала под тесак и уже истекала звездами. А рука моя со сталью все глубже – добралась до паркета, до нижнего этажа с их кухней. Я представил, как распилил соседа с его мигренью, со стаканом сухого, которое полусухим закапало на пол, добрался до шара, что под ножом расстегнулся на полушария. Потом посмотрел на Антонио, который спокойно наблюдал за всем этим, пока не остановил:

– Может, хватит хлеба?

В этот момент в диалог влез телефонный звонок. Я взял трубку:

– Привет, красавица!

– Нет.

– Антонио в гости зашел. С ним не соскучишься.

– Да.

– Антонио, тебе привет, – передал я Антонио салют.

– От кого? – посмотрел он на меня.

– От одной красавицы, – я не стал называть имени, в надежде, что Антонио сам догадается, ведь звонила его дочь.

– Взаимно, – улыбнулся отец.

– Слышала? – снова обратился я к трубке. – Разговоры ведем.

– Чище не бывает.

– А развлекать?

– Пока.

– Лично меня моя жизнь устраивает, – восстановил Антонио логическую цепочку, – хотя, возможно, я не настолько успешен, как некоторые наши друзья. Каждый успешен настолько, насколько считает нужным.

– Насколько хорошо считает, – добавил я к его ответу и глотнул кофе. – Видел бы ты, как люди жаждут его – успеха. Не в карьере, так хотя бы в личном. Я говорю про тех, что приходят в нашу тренинговую компанию.

– Никогда не мог понять, как этому можно натренировать – успеху.

– Как любую мышцу. Представь себе мускул, который отвечает за твой успех. Его надо постоянно тренировать, пока это не войдет в привычку, пока он не обретет настоящую силу. То есть, чтобы он обрел форму, рельеф и привлекательность.

– И как это происходит?

– Путем разных заданий, которые люди выполняют в командах. Между командами также идет соревнование. То есть чем сплоченней команда, чем больше доверия внутри, тем ближе успех. Знаешь как оно проверяется, доверие?

– Как?

– Ты стоишь спиной, к членам своей команды и по команде начинаешь падать назад на прямых ногах.

– Я понял: остальные должны его подхватить прежде, чем он упадет.

– Точно, насколько бесстрашно ты падаешь, означает, насколько ты доверяешь своему окружению. Или, например, команде из двух человек дается зубочистка, которую путем обменов в течение часа на улице надо обменять у незнакомых людей на нечто более ценное, стоящее.

– И как результаты?

– Журнал, бутылка вина, одним удалось даже выменять в итоге билет в театр. Но не все так успешны, улов некоторых – сигарета или булавка, самые неудачные пары распадаются в итоге задания.