Петербург торжественно встречал гостей-союзников. Восьмого июля от Царской пристани на Английской набережной и до Зимнего дворца расположились группы патриотически настроенных и просто любопытствующих подданных. Из окон домов, фасады которых выходили на набережную, свисали национальные флаги. Играли оркестры. Накануне на улицах столицы продавали маленькие французские и русские флажки с надписями «Россия приветствует дорогих гостей» и «Добро пожаловать», которыми теперь махали обыватели.

Психологическое своеобразие дней французского визита заключалось в переплетении разных эмоциональных состояний, проявления которых можно было наблюдать в городе. «Вечернее время» описывало контрасты Петербурга 8 июля:

Центральные улицы столицы разукрашены флагами, гирляндами, затейливыми мачтами и транспарантами… А на окраинах другая картина. По откосу Обводного канала раскинулся настоящий бивак: какие-то убогие сундуки, обломки мебели, грязные постели, поломанная и побитая домашняя утварь свалены в одну кучу, и на этой куче буквально сотни детей, женщин и стариков. Это все погорельцы, лишившиеся крова на последнем страшном пожаре, бывшем пять дней назад. Их две тысячи человек.

Пуанкаре обратил на них внимание и сделал пожертвование в размере 1000 рублей.

Контраст погрязшего в горе Обводного канала и украшенной патриотическими флагами веселящейся набережной Невы усиливался тревожными звуками, доносившимися с Большой Невки. Там рабочая молодежь перебралась на баржи, разобрала мостки и начала распевать революционные песни. Полиция тщетно пыталась до них добраться, но рабочие отбивались от них шестами, и революционные мелодии продолжали разливаться по Невке. Неподалеку стояли два французских миноносца, и когда рабочие запевали «Марсельезу», было неясно, приветствуют ли они французских «товарищей» или выражают обычный протест действиям полиции. По воспоминаниям А. Г. Шляпникова, накануне прибытия в столицу президента Франции в рабочей среде появилась идея отправиться встречать Пуанкаре, чтобы демонстративно заявить: «У нас в доме непорядок, и нам не до гостей». Под звуки «Варшавянки» рабочие начали движение с Выборгской стороны, но были рассеяны казаками. В те дни в Петрограде распространялись слухи о некоем «происшествии на Литейном мосту»: рассказывали, что казаки, орудуя нагайками, жестоко разогнали толпу рабочих, запевших «Марсельезу». Однако по другой версии разогнаны были не русские рабочие, а по ошибке французские матросы, прибывшие с Пуанкаре и решившие исполнить на мосту свой национальный гимн[151].

Во всем многообразии эмоций – сочувствия погорельцам, гнева рабочих и восторга тех, кто встречал Пуанкаре, – современники обращали внимание на фальшивые нотки последней группы, отмечая, что патриотические манифестации носили организованный характер.

Власти были озабочены организацией встречи. Ко дню приезда Пуанкаре в самый Питер полиция мобилизовала для встречи в качестве фигурантов «русского народа» – дворников. Полицию и казаков также стянули туда, и на местах, соединяющих окраину с городом, были поставлены патрули, чтобы не пропускать рабочих-демонстрантов, —

писал А. Г. Шляпников[152]. Но если большевика можно заподозрить в желании дискредитировать патриотические настроения заказным характером манифестаций, то свидетельства французского посла, в целом отмечавшего подъем энтузиазма столичного общества, представляются беспристрастными. М. Палеолог, сопровождавший Пуанкаре во время его визита, 8 июля записал в дневнике: «На всем пути нас встречают восторженными приветствиями. Так приказала полиция. На каждом углу кучки бедняков оглашают улицы криками „ура“ под наблюдением полицейского»[153].

О показушности патриотических акций 8 июля писал корреспондент «Вечернего времени» в статье «Убогая роскошь». Автор возмущался тем, что власти города решили наспех украсить улицы по пути следования президента старыми выцветшими флагами, приходил к выводу, что подобная форма чествования выглядела халатностью, и, помимо этого, выказывал раздражение ролью полиции и дворников, задаваясь вопросом: «Неужели всегда и всюду необходима диктатура полиции и дворников? Неужели хоть раз нельзя было отрешиться от казенщины?» В конце статьи корреспондент иронизировал на эту же тему: «И если французы, быть может, не получили ясного представления о военной нашей мощи, то наверное преисполнились удивления перед полнотой полицейского могущества».

В эти дни, в условиях демонстрации военно-политического союза России и Франции на фоне австро-сербского кризиса, в качестве информационного противостояния внутренним революционным настроениям правая печать выдвигала версию, что рабочие беспорядки организованы немецкими агентами с целью оказать давление на российскую власть и продемонстрировать Франции, что Россия не является надежным союзником. «Вечернее время» наивно предполагало, что в прекрасный летний день рабочие по собственной воле не вышли бы на манифестации, приходя к выводу, что «эта забастовка выгодна только немцам»[154]. Черносотенная «Земщина» традиционно усматривала в рабочем движении происки «иудейских наемников»[155]. Даже французский посол со ссылкой на своего тайного осведомителя записал в дневнике, что «движение было вызвано немецкими агентами».

С 12 июля рабочее движение пошло на спад после того, как администрация заводов отказалась от угрозы локаутов, однако местами рабочие забастовки продолжались вплоть до 17 июля. Одновременно с ослаблением рабочего протеста активизировалась деятельность правых сил, небезуспешно организовывавших патриотические манифестации в различных городах России. Те, кто следил за международной обстановкой, предчувствовали приближение войны. Тринадцатого июля Австро-Венгрия объявила мобилизацию, и в этот же день в «Минской газете-копейке» появился раздел «Накануне войны», в котором, помимо взаимоотношений Австро-Венгрии с Сербией, говорилось о распространившихся в Петербурге слухах о неизбежной мобилизации. Эти же слухи отметил в столице Палеолог («пахнет мобилизацией») – и пришел к выводу, что «на этот раз это война». Слухи гнали людей на улицы. Четырнадцатого июля манифестация прошла в Москве на Тверской, раздавались лозунги «Долой Австрию и Германию», около полуночи толпа пыталась пройти к зданию германского консульства, но была рассеяна конными городовыми[156]. Последний инцидент показал, что поддержанные полицией патриотические акции под накалом патриотических эмоций быстро выходили из-под контроля, грозя перерасти в стихийный погром.

В условиях нараставшей международной напряженности правые и желтые газеты постоянно делали акцент на локальных «патриотических» манифестациях. «Многочисленные патриотические манифестации, происходившие за последние дни в столицах и других местах Империи, показывают, что твердая и спокойная политика правительства нашла сочувственный отклик в широких кругах населения», – писало «Вечернее время» 15 июля 1914 года, еще не зная о том, что Австрия объявила Сербии войну.

В половине первого ночи с 15 на 16 июля вышли «летучки» и «прибавления» к газетам с одним заголовком – «Война». Несмотря на поздний час их вмиг разобрали у газетчиков на Невском. В Москве на Тверской вокруг газетчиков собралась толпа, состоявшая преимущественно из публики, вышедшей из сада «Аквариум». На следующий день посетители увеселительного сада были представлены в газетах как главные патриоты города, следящие за международной обстановкой даже по ночам. Помимо сообщений об объявлении Австрией войны Сербии и отношении к войне в различных странах Европы газеты опубликовали правительственное сообщение, в котором говорилось: