Не буду детально описывать ход военных перипетий 1812 года – они хорошо известны русскому читателю по школьным учебникам, художественной литературе и кинофильмам. Ограничусь конспективным описанием событий, чуть подробнее коснувшись нескольких аспектов и моментов, которые искажены или сильно романтизированы официальной историографией и массовой культурой. В истреблении и страданиях огромного количества людей ничего романтического не бывает. Война была страшной, грязной и жестокой – самым ужасным национальным испытанием со времен Смуты.

Великая армия переправляется через Неман. Игнац-Себастьян Клаубер

Первый этап кампании в совсем коротком описании выглядит так: Наполеон все время наступал и быстро дошел до Москвы, за два с половиной месяца преодолев с боями 1200 километров.

Накануне перехода границы Бонапарт обратился к своей армии с коротким, энергичным воззванием, которое выглядело весьма откровенной декларацией политических намерений. Война именовалась «второй польской», то есть как бы затеянной ради Польши (поддержка поляков в тот момент Бонапарту была очень важна), а про Россию говорилось, что «ее судьба должна свершиться» и что «губительному влиянию, которое она в течение [почему-то] пятидесяти лет оказывала на дела Европы» теперь наступит конец. Иными словами, России как великой державы больше не будет.

Нашествие началось 12 (24) июня, когда огромные массы войск по плавучим мостам стали переправляться через Неман.

Прекрасный план генерала фон Пфуля – заманить вражеские полчища на удобное место и там истребить в оборонительном сражении – провалился сразу, потому что одновременно с ударом в центре Наполеон предпринял еще два фланговых наступления. На севере корпус маршала Макдональда двинулся к Риге, а корпус маршала Удино – в направлении Санкт-Петербурга. На юге, где заранее сгруппировались французские союзники австрийцы, им в помощь был отправлен корпус генерала Ренье. Оба маневра являлись скорее демонстрацией, и цель ее – рассредоточить главные силы русских – отлично удалась. Для прикрытия столицы (на севере) и Украины (на юге) Барклай и Багратион выделили треть своих войск, Наполеон – меньше одной пятой. Теперь на основном направлении перед ним оставалось только 120 тысяч русских солдат, да еще разбросанных по обширной территории.

Судьба войны решалась на центральном направлении. От затеи с Дрисским лагерем отказались почти сразу, потому что не было возможности стянуть туда все наличные силы, да и в любом случае их оказалось бы недостаточно – имея такое численное превосходство, Наполеон просто окружил бы всю армию, и война на этом завершилась бы.

Памятуя об Аустерлице, где его присутствие только мешало командованию, Александр отбыл из действующей армии в Петербург, предоставив всю полноту власти Барклаю. Но тому предстояло сначала свести корпуса и дивизии своей Первой армии в один кулак, а потом еще соединиться со Второй армией Багратиона. Наполеон, конечно же, пытался этому помешать. У него появилась надежда разгромить противника по частям.

Поэтому весь остаток июня и весь июль русские проворно отступали, ведя арьергардные бои, а французская кавалерия все время вклинивалась между Первой и Второй армиями, мешая их слиянию.

Впоследствии, задним числом, это нескончаемое отступление будет провозглашено великим стратегическим замыслом – истощить и сократить силы врага по примеру древних скифов, заманивших персидские полчища вглубь собственной территории. На самом деле никто не хотел отдавать врагу свою землю, но другого выбора не было. А. Корнилов пишет: «Скифская война была легка только для скифов; в стране же, стоявшей даже на той степени культуры, на которой стояла тогдашняя Россия, этого рода война сопряжена была со страшными жертвами. Притом опустошение должно было начаться с западной, наиболее культурной и населенной окраины, сравнительно недавно присоединенной к России». И в столице, и в штабах, и в войсках роптали, что пора дать французам настоящее сражение, а его всё не происходило.

Причина заключалась не только в том, что Первой и Второй армиям было не так просто соединиться из-за французских маневров. Делу мешал еще один фактор, сугубо личный – отвратительные отношения между Барклаем и Багратионом.