— Страшные несчастья обрушатся на нашу семью, если вы станете упорствовать! — сказала она тогда.

— То бишь вы готовы признать, что эта женщина — сам дьявол во плоти! — в раздражении бросил он.

— Во имя любви ко мне, умоляю вас, Жак, оставьте при мне Марту! Это Мелюзина приказала мне взять ее к себе, она и вам сказала бы то же самое!

Барон вышел, хлопнув дверью. Столкнувшись в коридоре с Мартой, которая как раз поднималась из кухни с отваром вербены, он смерил ее полным ненависти взглядом. Жаль, что он не знает за ней никаких очевидных грехов, иначе прево давно бы приказал отстегать ее кнутом на рыночной площади! Надо же, он ничего не может поставить ей в упрек, кроме разве что безупречного служения его супруге, внимательного отношения к маленькому Клоду и… постоянного присутствия рядом с Сидонией. Постоянного и неотступного. Отвратительного из-за ее уродства и напускной самоотверженности. Когда сбросит она, наконец, свою маску? Обнажит свою мрачную сущность? Перестанет притворяться? Жак не хотел терять Сидонию, и все же постоянно ожидал подвоха со стороны ее горничной. Вероятнее всего, мысли о ней и навеяли на него тот странный сон, после которого он отпер проклятую комнату. И этот портрет Мелюзины, установленный над камином… Который потом так таинственно исчез, оставив на пыльной стене свои очертания, словно доказательство того, что он все-таки существовал…

Мелюзина. Альгонда. Тревожный взгляд молодой женщины выдал ее. Альгонда знала! Знала, что похожа на фею. Теперь это подозрение превратилось в уверенность. Альгонда и спрятала этот портрет. Можно притвориться дамой благородных кровей, говорить и вести себя как дворянка, и все же есть нечто, передаваемое только с кровью — то, что неподвластно времени и является истинным отличием представителей высшего сословия. Жаку де Сассенажу приходилось признать: дух Мелюзины воплотился в теле Альгонды, и он поддался чарам, как и его предок Раймонден задолго до него. Какова бы ни была причина его внезапной плотской тяги к девушке, она была как-то связана с навязчивым присутствием Марты рядом с Сидонией. Осознать эту связь означало сделать первый шаг к освобождению его любимой супруги от ярма, навязанного ей Мартой.

Барон направился в свои апартаменты. В этот полуденный час Сидония наверняка забылась легким сном, чтобы ближе к вечеру, отдохнув и набравшись сил, появиться во всем своем величии и красе перед придворными рука об руку с супругом. Жак передал свои обязанности сеньора старшему сыну и теперь почти не вникал в тонкости его отношений с вассалами. Он решил немного отдохнуть от дел. Решил набраться сил, предчувствуя, что они ему понадобятся.

Он осторожно толкнул дверь и вошел в темную комнату, куда из-за задернутых занавесей проникал единственный тоненький луч света. Как он и предполагал, Сидония лежала на застеленной стеганым одеялом кровати. Глаза ее были закрыты, дыхание ровное. Он желал ее как ни одну другую женщину и без колебания отдал бы жизнь, лишь бы узнать тайну, скрывавшуюся, он это чувствовал, за ее страхом. Тайну Марты… Он осторожно убрал выбившуюся из прически прядь со лба супруги.

От этого простого прикосновения губы Сидонии дрогнули и она ласково улыбнулась. Он склонился и поцеловал ее. Теперь Сидония по-настоящему проснулась и, обняв его за шею, притянула к себе. По вечерам, как только в спальне гасла свеча, они отдавались желаниям и никак не могли насытиться друг другом, но в светлое время суток их отношениями правила бесконечная нежность. Жак лег на кровать, чтобы жена могла прижаться к нему всем телом.

— Уже поздно? — спросила она.

— Вовсе нет. Я решил, что нам пора съездить в Сен-Жюс де Клэ. Я очень хочу увидеть своих дочерей. После этой дурацкой дуэли, смерти крошки Клодин и рождения

нашего Клода мы совсем забыли о них. Вы поедете со мной? Отныне вы — моя супруга, и аббатисе придется с этим смириться.

— Когда вы желаете выехать?

— Завтра.

Сидония приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза.

— Мы заберем их домой? Вы обещали!

— Я хочу, чтобы они сделали свой выбор. Мне все же не хочется расстраивать преподобную мать, забирая их из аббатства вот так, без предупреждения и особых причин.

Лицо Сидонии омрачилось.

— То зло, которое она причинила Елене, не является для вас веской причиной?

Жак ответил со вздохом:

— Зло — это слишком сильно сказано, и наказание моя дочь заслужила, вы должны это признать.

Щеки Сидонии залил румянец гнева.

— Значит, вы все-таки считаете, что она нарочно стравила между собой этих дворян?

Жак привстал, чтобы поцеловать ее в сжатые от ярости губы. Сам он едва заметно улыбался.

— Не будем ссориться, мое счастье! Я не могу отрицать очевидного. Моя дочь — своенравная девица, которая искусно пользуется своими чарами, чтобы кружить голову поклонникам, и получает удовольствие, глядя, как они изнывают от любви. Поэтому не трудно предположить, что она решила испытать свои силы на тех двоих несчастных…

Сидония на мгновение задумалась над его словами, а потом в смущении опустила голову.

— Похоже, мне придется признать вашу правоту. Вы не сердитесь на меня за то, что я ее защищала?

— Боже правый, конечно нет! — воскликнул барон, прижимая ее к себе.

Сидония потерлась щекой о его подбородок.

— Я очень хочу, чтобы любовь, истинная любовь, которая пришла ко мне, нашла дорогу и к ее сердцу!

— Я дал вам свое слово, моя дорогая, и не нарушу обещания. Елена выйдет замуж за того, кого выберет сама. И ее сестры тоже. Надеюсь только, что у них достаточно хороший вкус, чтобы влюбиться в богатого и знатного кавалера. Я даже знаю двоих-троих таких и готов помочь им с выбором! — со смехом добавил он.

* * *

Когда барон вышел, озадаченная Альгонда долго обдумывала его слова, а потом уснула, не в силах сопротивляться непреодолимой усталости, которая в последние несколько недель все чаще на нее наваливалась. Проснулась она от резкого звука: стукнула внутренняя дверь, соединяющая ее комнату с апартаментами Филиппины. Альгонда даже не успела повернуть голову — юная госпожа уже стояла перед ней, заплаканная и скрежещущая зубами от ярости. Филиппина упала на колени, уткнулась лицом в юбку Альгонды и, заикаясь, проговорила:

— Свинья! Палач! Как мне плохо! Плохо и больно! Никогда я за него не выйду! Лучше убить себя! Ненавижу его, ненавижу, ненавижу!

Пальцы девушки комкали шелк платья Альгонды, которая встряхнула головой, чтобы прогнать остатки сна. Желая успокоить свою госпожу, она легонько провела рукой по ее растрепанным волосам — очевидно, Филиппина не слишком аккуратно сняла с себя головной убор.

— Кто так тебя разгневал? О ком ты говоришь? О сеньоре де Мелле?

Ответом ей было неразборчивое бормотание Филиппины, еще глубже спрятавшей лицо в складках ее платья. Альгонда наклонилась так низко, насколько ей позволял выступающий живот, и приподняла Филиппине подбородок.