пила «горькую» аккуратно, после работы в своей же теплице. Ее подруга Сима ничего не могла сделать, другая — тетя Маруся сама спилась. О своем брате Коле мать вспоминала редко, а если и вспоминала, то уже пыталась силой меня заставить быть им.

Бессильной рукой мать, схватив меня за длинные волосы, тыкала головой в землю, и кричала:

— Ты, будешь у меня таким, как твой дядя Коля. Я заставляю тебя им быть.

Мне с матерью было трудно. Я, чтобы ее не видеть переселился к своей девушке Оксане. Там меня приняли с условием, что я буду работать. Мне, как я не хотел, пришлось снова пойти на завод. На работу меня не брали из-за статьи, и я сам обратился в милицию. Там, помогли. Я получил место. Моя работа была тяжелой. Я был поставлен на конвейер по сборке автомобилей. Я отработал всего одну смену и понял мне не выдержать. Странно думал я, как люди могут здесь работать месяцами, годами?

Прошло три месяца, и я сбежал с завода, да и не только с завода, но и от родителей Оксаны.

— Я, хочу жить с тобой, но твои родители чтобы были от нас подальше. Мне надоело терпеть их нравоучения. Там меня доставала мать, здесь они.

— Хорошо, — сказала Оксана, — пошли жить к тебе.

Матери дома не оказалось, хотя время было позднее. Я не выдержал и поехал к ней на работу. На проходной, в будке сидел сторож-старичок. Я подошел к нему и спросил:

— Вера Кондратьевна на работе?

— Да, а ты кто ей будешь? — спросил охранник и, не дождавшись ответа, взмолился, — забери ее сынок, спивается, жалко смотреть — хорошая работница. Сколько у нее похвальных грамот, медали есть и вот пропадает человек. Забери ее.

Я долго шел, петляя между теплиц, пока нашел ту, в которой находилась мать. Она была не одна. С ней рядом я увидел дядю Мишу сантехника и ее подругу тетю Марусю. Они сидели за импровизированным столом, составленным из ящиков, и пили. Я застал их в том момент, когда компания изрядна нагрузилась. Дядя Миша был среди них более трезвым и более спокойным. Его голос редко был слышен. Больше всех кричала тетя Маруся. Она была женщиной одинокой и постоянно об этом говорила.

— Я, я, как перст, а у тебя есть сын, — кричала она матери, — ты счастливая!

Мать долго держалась — она была женщиной сильной. Однако и она разошлась. Я ее такой еще не знал. Дядя Миша их успокаивал, целовал своим слюнявым ртом, гладил по головам и говорил:

— Бабоньки, все будет хорошо, давайте еще по маленькой выпьем и пора по домам. Уже поздно.

— А что там дома? — услышал я резкий голос матери. — Сын Валера гусар, красавец — дурак выбросился из окна. Ему жить и жить. Муж Володя и она заплакала — умер, оставил меня. А, что я могу? Я хотела быть сильной, но какая я сильная? Моя сестра Надька вот та сильная! Меня и младшую Любу хотели забрать в детдом. Она не отдала. Сказала, я их выращу, и вырастила.

Я стоял и смотрел на них издали и не знал, что мне делать.

— Бабоньки, — снова раздался голос дяди Миши, — давайте выпьем? Он вытащил бутылку и взглянул на нее. Все, пуста… Ладно, пора по домам.

— Стойте, — закричала мать, — я сейчас, — и, подхватившись, побежала прямо на меня. Я подумал, что она меня обнаружила, и быстро ретировался, прикрыв двери теплицы. Но нет, ей, оказалось, нужен был шкаф. Мать открыла дверцы и я, заглянув в теплицу, увидел, что она схватила темную бутылку. «Это же яд!» — мелькнуло у меня в голове.

— Вот, вот давайте по рюмочке выпьем этого славного зелья, и уже нам больше ничего не нужно будет.

— Да ты сдурела подруга! — услышал я голос тети Маруси.

Не думая, я тут же бросился к пьяной компании, схватил мать за руку, вырвал у нее темную бутылку и отбросил ее в сторону красно-кровавого месива тюльпанов:

— Пошли домой! — закричал я и потащил мать вон из теплицы.

В квартиру мы попали далеко за полночь. Долго укладывались спать. Спали мы плохо, а утром мать, придя в себя, вдруг ужаснулась и плаксиво принялась причитать:

— Коля, как я могла? Как я могла? А кто, кто будет кормить этих бедных животных, — и она стала гладить подбежавшую к ней Майну. — Ты меня сдерживай. Я, наверное, сошла с ума.

Она и Оксана ушли на работу, а я остался. Мне на завод не хотелось идти. К матери устраиваться на работу в колхоз я также уже больше не желал. Там к ней все испытывали жалость. Такая обстановка мне не нравилась. Помог мне с работой друг покойного брата Валеры — Тольяныч.

Дня через два-три я занялся рекламой советского образа жизни. Вместе с бригадой из трех человек мы ездили на машине и развешивали транспаранты. Работа была на высоте. Можно было и свалиться. Накануне праздников работы было полно: мы вздохнуть не смели, а вот летом — лафа. Год, наверное, или даже больше я продержался на новом месте, и если бы не стал снова выпивать, то и остался. Мне нравилось. Однако бригадир раз-два поймал меня в нетрезвом состоянии и попросил:

— Знаешь, Николай, все хорошо, но мне твои выпивки не нравятся, так что пока не разбился, уходи. Отвечать за тебя я не хочу у меня семья.

Я тогда вдрызг напился. Так, давно не пил — себя не помнил. Неделю не просыхал, если не больше. Оксана, когда я пришел в себя, сказала мне:

— Коля ты зачем выгнал из дома мать?

— Как выгнал? — спросил я.

— А вот так, взял и выгнал. Она уже дней несколько не появляется в квартире. Живет там, наверное, у себя в теплице или же у тети Маруси, не знаю.

— А где собаки и кошки?

— Ты их также всех повыгонял, — у тебя страшно болела голова.

— Ну, ладно, — сказал я, — сейчас поеду в колхоз, вернее не сейчас, а вечерком и верну мать. Ну а собаки и кошки нам не нужны. Без них обойдемся!

Мать вернулась. Она была тихой. Что-то в ней сломалось. Я ее не узнавал. А однажды утром мать не встала. Я будил, будил ее, будил, а она даже не шелохнулась.

— Коля, ты послушай, сердце у нее бьется или нет? — спросила Оксана. — Уж очень она странно лежит: лицом вниз.

Мне ее положение тоже не понравилось, и я развернул мать. Из-под тела выкатилась темная бутылка