— Тетя Надя правильно сказала по поводу преждевременной смерти брата — твоего дяди Коли — это судьба, — услышал я голос Галины.

— Она права, сто раз права. О прошлом нам не следует думать. Мы его должны оставить и жить настоящим, размышлять о будущем.

Я понимал, что для меня, для Галины и детей: Миши и Маши будущее важнее всего. Оно должно быть у нас счастливым. Мы его таким должны сделать. Мы, никто другой.

Дорога с кладбища домой у меня и Галины оказалась длинной — длиннее, чем у Раисы Максимовны, наших детей и гостей.

Дома Галина накрыла на стол. После обеда мы долго разговаривали. Но я был рассеян, ничто не помогало: мысли о судьбе дяди Коли меня не покидали. И тогда Галина вдруг ни с того ни сего достала балалайку, мою балалайку. Я, чтобы изготовить инструмент потратил не один долгий зимний вечер. Мне она удалась. Играть я, конечно, еще не умел, однако одну из мелодий все-таки озвучил. Дети прыгали от удовольствия, им моя музыка понравилась. Мне было важно, что скажет дядя Володя. Он потянулся ко мне и попросил:

— Ну-ка, дай мне свою балалайку!

Владимир Иванович покрутил ее в руках, осмотрел.

— Неплохо сработана, — сказал он. Затем провел пальцами по струнам и слегка подкрутил колки. Я ревностно следил за его действиями, опасаясь, что, если инструмент подведет, не выдержит проверки и развалится. Но все обошлось. Балалайка не развалилась, даже после того, как дядя Володя залихватски сыграл на ней русскую плясовую.

— На, свой инструмент, — сказал он. — Звук отличный! Это самое важное.

Владимир Иванович разбирался в музыке. Его похвала мне была приятна. Я не зря убил время — достиг, чего хотел.

Тетя Люба долго и внимательно наблюдала за мной, а, потом, не удержавшись, подскочила и обняла меня:

— Надя, Надя ты сто раз права! Мой брат, твой, и наш племянник — сын сестры Веры — все это он — вылитый Николай. Ты хотел посмотреть фотографию своего дяди, увидеть его? Зачем фотография! — обратилась она ко мне. — Посмотри на себя в зеркало. Ты там увидишь своего дядю Колю. Он мастер был делать балалайки. У него были золотые руки. Вот они, — и тетя Люба схватила меня за кисти. К ней подскочила тетя Надя. Затем подошли дядя Володя, дядя Ваня, Семен и Григорий. Они вместе стали меня обнимать, целовали, всхлипывали, вспоминая прошлое, думая о настоящем. От нахлынувших чувств, слезы у меня сами покатились по щекам. Я их не вытирал. Мне было не стыдно. Да и кого я мог стыдиться. Рядом все были свои.

Мы о многом поговорили в тот апрельский день — день весны, праздника Пасхи. Мой двоюродный брат Семен хоть и был рядом, но сторонился — вел себя аккуратно, словно боялся меня случайно зацепить. Я понимал, отчего это происходило. Он жил в Москве в моем родном городе. Для меня же она — Москва была «заказана». Последние годы я даже не вспоминал о ней. А тут вдруг нахлынули мысли. Я не знал, как подойти к Семену. При всех расспрашивать мне было неудобно. Уже перед самим отъездом гостей я не удержался и, остановил двоюродного брата, он садился в машину:

— Ну, как там?

Семен с минуту помолчал и ответил:

— Если честно тебе переживать нет необходимости. Москва — уже не та, что была раньше — без души. Алчность — правит городом. Человек там сам себе чужой. Сколько лет ты уже не был? Десять! Достаточно двух-трех и ты уже «за кольцевой» — не привыкнешь! Если нет близких, друзей — ложись и помирай. Ты, молодец. Ты нашел себя здесь! — Семен немного помолчал, а потом продолжил:

— Сразу же, как тебя забрали, я не удержался и побывал в квартире. Вещи я так думаю при заселении новых жильцов, просто выбросили. Я взял лишь только фотографии. Да, встретил однажды Анатолия или как там его?

— Тольяныча! — подсказал я.

— Да, Тольяныча. Он твоих собак пристроил, тех, которых ты выгнал. Одну из кошек взял к себе в дом.

День прошел быстро. На улице темнело. Раиса Максимовна устала, ей требовался отдых, я подхватил ее на руки и отнес в комнату. Галина принялась укладывать мать спать. Дети спать не хотели. Они были возбуждены и долго сопротивлялись, прежде чем улеглись.

Я долго не мог прийти в себя. Галина была рядом и все видела. Она понимала меня и не торопила. Я сам сказал ей:

— Уже поздно, пошли, что ли и мы на покой? Завтра рано вставать.

Лежа рядом на кровати, мы долго не могли сомкнуть глаза. Галина была напряжена. Я это чувствовал.

Неожиданно она забралась на меня, обхватила обеими руками, словно пытаясь удержать: в ее глазах я увидел страх.

— О чем ты разговаривал с Семеном? — услышал я тихий голос Галины. — Ты хочешь в Москву, к себе домой?

— Мой дом здесь в Варинове! — прошептал я. — У меня не хватит сил бросить, то, что мы здесь с тобой построили своими руками, чего достигли в этой жизни. Там у меня ничего нет! Ничего! — повторил я.

— Я, я, хочу тебе что-то сказать, — прошептала Галина. Ее глаза даже в темноте вдруг вспыхнули и загорелись ярким огнем. — У нас будет ребенок…

Заснули мы только под утро. Нас разбудили лучи солнца — весеннего, все пробуждающего, зовущего к новой жизни, жизни вместе друг с другом.

2003 г.