Один из боевиков, посматривая по сторонам, направляется в сторону коридора. В руке держит автомат. За плечо переброшен мешок. Лямка врезалась в плечо – мешок тяжелый...

Спецназовцы отступают в темноту. Указательный палец Кордебалета ложится на спусковой крючок «винтореза», большой палец цепляется за предохранитель, чтобы щелчок предохранителя слился с выстрелом и не сумел никого предупредить об опасности. Приклад упирается в бицепс, но ствол еще не поднимается... Если боевик пойдет дальше, он обязательно включит фонарь, потому что дальше – темно. Тогда придется действовать, не дожидаясь момента, когда Сохно выйдет на свою позицию. В узком прямом коридоре некуда спрятаться, нет ни одного выступа, за которым можно прижаться к стене, нет ямки, в которую можно залечь, слившись с полом. Но боевик только снимает с плеча мешок и ставит его сразу за углом, рядом с тамбуром. Причем если раньше там не было видно других таких же мешков, то этот поставлен так, что можно предположить – мешок не единственный.

– Рапсодия, я Бандит... Как слышишь?

– Бандит, мы на месте. Ждем тебя...

– Я тоже на месте... Готовьтесь... Я жажду аплодисментов... Выхожу сразу. И попробую побеседовать в развлекательном жанре... Будете критиками...

– Страхуем...

Боевик, что приносил мешок, повернулся спиной. Два других боевика с автоматами в руках стоят чуть дальше. Ноги расставили широко, позы как у надсмотрщиков на плантации. Только длинного кнута-бича не хватает, чтобы заставлять рабов пошевеливаться. Четвертый – без автомата. Дает какие-то указания рабочим за каменным столом. Это даже и не указания, он просто отчитывает их, высказывая что-то резкое. А напоследок не сильно, но оскорбительно, тычком, бьет одного из пленников по затылку. Тот не оборачивается и не возражает – привык, должно быть, к подобному обращению. Боевик делает три коротких шага и точно так же бьет второго. Только посильнее. Пленник падает носом на свои руки. Тут же поднимает голову, но не оборачивается, чтобы не получить дополнительный удар. Судя по его плечам, руки парня начинают шевелиться быстрее, словно он получил ясную недвусмысленную команду.

Согрин шагает вперед на то же место, где стоял раньше. Кордебалет теперь выступает на одну линию с полковником и поднимает «винторез».

– Тот козел, что лапы распускает, – мой... – предупреждает Сохно, которому все прекрасно видно из черноты дыры в противоположной стене.

– Ты с ним тоже поаккуратнее, – отвечает полковник. – Это командир. С ним чуть позже будешь беседовать по душам.

– Тогда я его только предварительно подготовлю для этой беседы. Ну, я пошел!

– Вперед, Толя! С богом.

Согрину и Кордебалету хорошо видно, как Сохно выходит, выпрямившись во весь рост, на самый край и рассматривает рабочее помещение сверху, сам открытый взглядам и прицелам. Его не сразу замечают, и создавшееся положение, должно быть, кажется майору слегка оскорбительным. И потому Сохно чуть смущенно кашляет в кулак. Но кашляет так, чтобы его услышали.

Его слышат. Его замечают...

Наступившая тишина начинает звучать. Замирают все – и боевики, и их пленники. Но Кордебалет уже выбрал себе цель – одного из пары, что стоят с автоматами в позе надсмотрщиков. Выстрел звучит легким хлопком, и пуля ложится под основание черепа. Второй снимает с плеча ремень автомата. Он не прошел школу спецназа и не понимает, что автомат следует снимать с одновременным прыжком в сторону. Этот не прыгнул, растерялся... И Кордебалету хватило времени, чтобы чуть сдвинуть ствол в сторону. Вторая пуля ложится в затылок.

Тут же короткая очередь, данная Согриным, срезает боевика, который относил к выходу мешок. В живых остается только командир – любитель помахать кулаками. Он пытается вытащить из кобуры «стечкин», когда Сохно спрыгивает на площадку в двух метрах перед ним, а один из пленников, мешая боевику достать оружие, толкает его в спину – прямо на майора. Кулак Сохно бьет навстречу коротко и останавливает летящую вперед голову, когда тело еще продолжает движение. Командир словно пополам в спине переламывается и утыкается разбитой физиономией в колени бьющему.

Сохно наклоняется и снимает с противника кобуру вместе с ремнем. Потом за шиворот поднимает его, ставит на ноги и рассматривает. Рука боевика тянется к лицу, ощупывает глаз, сразу заплывший обширным и лиловым, как ночное зимнее море, синяком.

– Нашла награда героя... – говорит майор и бьет со второй руки во второй глаз – любит симметрию и потому не может удержаться.

Боевик падает и опять не желает подниматься самостоятельно. Следующего удара опасается. Ситуация повторяется. Сам он только что бил своих пленников, и они не возражали ему. Он чувствовал себя гордым и сильным, стоя за их спинами с оружием под рукой. А теперь бьют его. Сохно понимает, что подготовку к допросу следует провести более основательную. Но ему лень после каждого удара наклоняться и поднимать нелегкое тело. И потому он решает передоверить подготовительные процедуры другим. Смотрит на часы.

– Даю четыре минуты, – говорит пленникам, таким же мальчишкам, как и первый. – Он в вашем распоряжении. Только не забейте совсем, мне еще надо допросить его...

Мальчишки несколько секунд соображают, а потом все сразу бросаются на командира с накопившейся за время плена яростью...

В кабинет, после короткого стука и приглашения, входят еще три офицера. Молча кладут на стол генерала Астахова какие-то разрозненные, не подшитые в «дело» бумаги.

– Извините, Александр Игоревич, пару секунд...

Владимир Васильевич мельком просматривает бумаги и пожимает плечами:

– Опять пустышка...

Убирает бумаги в стол и жестом приглашает офицеров присесть. Поворачивается к Басаргину.

– Это наши сотрудники, которые заняты тем же самым делом. С капитаном Рославлевым вы хорошо знакомы, с остальными познакомитесь... Но мы – продолжим. Я так понимаю... – говорит генерал. – Если вы припасли такое сообщение, как говорится, на десерт, то у вас есть не только данные из Чечни, но и обширные данные из Лиона. Вы меня, признаюсь, сбили с толку сообщением, что только сегодня из Чечни прилетел Хошиев. Потому я сразу и переключился на Чечню. Мы слушаем вас, Александр Игоревич.

Басаргин начинает говорить не сразу. Сначала мысленно формулирует мысль. Ему трудно разворачивать в воображении предполагаемые события, когда он сидит. У себя в офисе, занимаясь анализом, он всегда разгуливает по кабинету, помогая мыслительному процессу идеомоторным актом. В присутствии генерала и в генеральском кабинете, как бывший капитан ФСБ, пусть и другого управления, Басаргин все еще смущается, ощущая субординацию, хотя его нынешняя должность по своему статусу является чем-то средним между полковником и генералом. И потому думается ему здесь медленнее. Но затягивать паузу он тоже не желает.

– Если говорить грубо, то я только пользуюсь разрозненными данными из Лиона, чтобы делать собственные выводы. Они пока не укладываются ни в какую определенную концепцию, но опираются на конкретные данные из различных источников, к которым я имею непосредственный допуск. С некоторыми из них мне пришлось работать по последнему вызову Интерпола во Францию. Тогда дело касалось этого же предмета, но только косвенно... Сюда же я плюсую российские данные, еще не доложенные в Лион, и кое-что из данных общего пользования, на что ни вы, ни американцы не обратили особого внимания. Так сказать, дилетантские домыслы, не всегда необоснованные, но выставленные в Интернет на всеобщее обозрение и обсуждение.