«Фильм вышел на экраны кинотеатров, – напишет Крючков, – когда уже отгремела Сталинградская битва, позади было великое сражение на Курской дуге, освобожден от захватчиков Киев, когда Красная Армия неудержимо шла на запад. Многое из того, что так волновало авторов картины и весь наш съемочный коллектив, утратило свою сиюминутную значимость. Но не устарело в фильме, да и никогда не может устареть, то, что связано не со спорами генералов, а с войной, с тяжелой кровавой работой на войне, с гибелью батареи гвардии старшего лейтенанта Сергея Горлова».

Эту роль сына бездарного генерала в сценарии допишут специально для Крючкова. Этот персонаж и должен был, по мысли сценаристов, представлять собою новый тип героя, рожденного войной.

Таким образом, Николай Афанасьевич снимался одновременно в двух совершенно не схожих ролях: Сергея Луконина и Сергея Горлова, за которым был уже опыт трагических месяцев войны. Поэтому у него начисто отсутствовали луконинские прекраснодушие, романтика, пафос «жди меня, и я вернусь». У старшего лейтенанта Горлова не было такой уверенности, да он и не задумывался, вернется он или не вернется. В сущности, он был фаталистом, для которого исполнение воинского долга ставилось превыше всего. Поэтому его героический подвиг стал кульминацией всего фильма. И Крючков показал в этой сцене не гибель героя, а честное исполнение им своего долга.

Сам Николай Афанасьевич тоже честно относился к исполнению своего профессионального долга. На всю жизнь запомнил он глаза двух молоденьких солдат, когда выступал перед ранеными в бакинском госпитале. У них на двоих было две руки. И они с азартом хлопали в эти две руки и хохотали до слез, а у артиста – комок в горле. Поэтому и не мог он не по-настоящему воевать в своих фильмах и никогда не пользовался услугами дублеров. Не обратился он к их помощи и в трагической сцене гибели своего героя.

«На съемках «Фронта», – рассказывал он, – мой Сережа Горлов один на один с гранатами на танк выходит. «А что, Коля, – сказал вдруг режиссер Сергей Васильев, – не слабо и в самом деле под танк лечь?» – «Надо, так лягу», – отвечаю.

Вырыли мне ямку и успокоили: сказали, что грунт твердый и все обойдется. В эту ямку я должен был, как только машина на меня наедет, вовремя упасть. И вот я иду с гранатами во весь рост на фашистский танк, и такая злоба меня охватила.

– Не пройдешь, гад! – кричу я ему, бросаю связку гранат и прыгаю в эту ямку.

Танк прошел, но меня всего землей засыпало – не таким уж и твердым оказался грунт тот самый. И вот лежу я, засыпанный, а в голове шальная мысль: ну раз, думаю, мой герой погиб, почему бы мне не сыграть эту роль до конца?

С грехом пополам меня откопали, и тут на меня настоящий страх навалился: ведь действительно под танком лежал… А в момент съемки все было отключено, у меня была одна задача – врага не пропустить.

Пришел я в гримерную и вижу в зеркале, как сквозь слой грима, грязи, копоти проступает смертельная белизна. Сознание опасности пришло потом, когда все кончилось. Наверное, и в жизни так было, когда люди шли на последнюю решительную схватку, не думая, не умея в ту минуту думать о последствиях».

И все же при несомненной актерской удаче роль старшего лейтенанта Горлова не стала для Крючкова такой же «любимейшей», как роль Сережи Луконина. Не запомнилась она и зрителям – заданность литературного персонажа, его рассудочность, откровенная официозная плакатность слишком уж явно напоминали повзрослевшего, но не изменившего своим убеждениям незабвенной памяти Павлика Морозова. Так же, как и пионер Павлик, Горлов-младший «не поддается чувству родства», чем умилился один генерал-критик, и во всеуслышание заявляет о командующем фронтом: «А старик, мой отец, недалекий человек», что в ту пору было равносильно доносу.

Впрочем, прототипы этого «недалекого человека» (Тимошенко, Буденный, Ворошилов и др.) благополучно пережили войну, объяснили своим бездарным командованием фронтами «синдром Горлова» и уже в мирное время стали получать звания Героев Советского Союза – одни в 70 лет, другие – в 85, а третьи – даже в 87. Вот уж поистине – герои не стареют. И для чего, и для кого тогда нужно было ставить спектакли, выпускать фильмы?..

А вот Сергей Горлов – Николай Крючков – бросился с гранатами под танк. И погиб. Артиста, слава богу, откопали…

И все же, чтобы не заканчивать этот рассказ на печальной ноте, вспомним песню из «Фронта», где есть такие строки:

Грозное время промчится,

Снова вернусь я домой.

Верь, ничего не случится,

Друг мой далекий родной.

Но эта вдруг обретенная героем вера в возвращение домой – не заслуга сценаристов и поэтов. Ни в пьесе, ни в сценарии этой песни нет. Николай Афанасьевич, конечно же, сам прекрасно чувствовал, что образ Горлова-младшего засушен, как листок в гербарии, и чтобы хоть немного оживить его, наполнить жизненными соками, сочинил вместе со звукооператором фильма Виктором Зориным текст, а музыку подобрал сам. Назвали ее «Вязаный шарф голубой», и очень уж она напоминала «Синенький скромный платочек» и темой, и стихотворным размером:

Помнишь сентябрьский вечер,

Дачный вокзал под Москвой,

Нашу прощальную встречу

Хмурой осенней порой…

Поезд к перрону подходит,

Мы расстаемся с тобой.

Ты на прощанье мне даришь

Вязаный шарф голубой…

– Отзвучит песня, – объяснит потом Николай Афанасьевич ее эмоциональное значение в фильме, – и начнется бой. Последний бой, смертельный. И когда все его орудийцы склонят голову на стылую землю у своих развороченных пушек, встанет лейтенант Сергей Горлов в полный рост и пойдет с гранатами на фашистский танк. Погибнет просто, как и пел. Не из порыва искупить собственной смертью вину отца, а единственно из чувства долга русского солдата, защищающего свою землю.

У Николая Афанасьевича, в отличие от сценаристов, было свое понимание чувства прекрасного, и, как всегда, оно оказалось безошибочным. Горлов-младший только перед гибелью обрел «душу живую», которую вдохнул в него артист, и она осветила всю жизнь бунтаря-лейтенанта солнечным светом.

Так что если бы не эта творческая находка Крючкова, то образ Сергея Горлова вряд ли остался бы в памяти зрителей. А уж о явлении нового героя вообще несерьезно говорить.

Кстати, история с песней «Вязаный шарф голубой» послужила некоторым образом началом «композиторской» деятельности Крючкова.

«Композитор Гавриил Попов, – вспоминал Николай Афанасьевич, – принимавший участие в работе над этой лентой, был симфонистом, песен не писал, но наше творчество одобрил и все, помнится, предлагал:

– Запиши ноты, Коля, в соавторы возьму.

А я все отмахивался:

– Да ну, не мое это дело – музыку писать.

И все же случилось, что я и взаправду в «композиторы» попал. Черным по белому на листовках, отпечатанных в 1943 году в Алма-Ате ко Дню танкиста, значилось: «Стихи Натальи Кончаловской, музыка Николая Крючкова». Листовки разбрасывали с самолета, и все пели: