Селина сонно заморгала ресницами и почувствовала его горячую руку на своей прохладной коже, его рука слегка трясла ее за плечо, а голос звучал мягко и спокойно:

— Просыпайся, лапочка, мы уезжаем.

Уезжаем? Селина приподнялась на подушке и широко раскрытыми глазами уставилась на него.

В узких темно-коричневых вельветовых брюках и черной шерстяной рубашке он казался суровым и грозным. На секунду она испытала испуг: неужели она проспала, и ей давным-давно пора быть на работе? Затем вспомнила, что сегодня воскресенье, и золотистый туман в ее глазах рассеялся, в них появились блеск и сосредоточенность. Селина села и облизнула губы.

— Что ты сказал?

Адам раньше никогда не заходил в ее комнату, даже не приближался к ней с того момента, как показал ее Селине…

Селина расправила плечи, инстинктивно готовясь к борьбе, независимо от того, с чего он начнет ее. Она увидела, как в его глазах при этом появился жесткий блеск. Отвращения? Неприязни?

Он отошел от кровати и, раздвигая занавески, повторил:

— Мы уезжаем. Утро прекрасное, и я хочу тебе кое-что показать, детка.

Яркий свет солнечного зимнего утра залил комнату, и Селина, натянув одеяло до подбородка, откинулась на подушку. Он наверняка подумал, что она навязывается ему, предлагая поласкать ее теплые полные груди, чуть прикрытые почти прозрачным облегающим шелком кремового цвета, что она соблазняет его… Поэтому, когда он шел к двери, ее голос прозвучал довольно резко:

— А что, если я не хочу никуда ехать?

Проигнорировав ее вопрос, он произнес:

— Надень что-нибудь теплое и удобное. И постарайся не очень задерживаться.

Когда он вышел, закрыв за собой дверь, Селина послала ему вслед гримасу. Ее планы в расчет не берутся! Он знал только одно: делай, как я сказал. Если бы он захотел, то она стала бы прыгать сквозь горящие обручи. Пока у него есть власть разорить Мартина, у нее нет собственной воли.

Однако вчера вечером он с такой любовью говорил о своем отце. До сих пор она чувствовала его ярость из-за того, что попыталась скрыть от него болезнь Мартина.

Несмотря па его строгое предупреждение, она нарочно тянула время, и вместо обычного душа приняла ванну, не переставая думать о загадочной личности по имени Адам Тюдор.

Если он действительно любит Мартина, то почему вообще думает о том, как его разорить? И если предположить, что он был искренним, говоря ей, что ему пора жениться и иметь детей, то зачем выбирать такую жену, с которой он не хочет спать?

Так когда же он лгал?

Она может сколько угодно искать ответы на все эти вопросы, но в любом случае ей придется выйти за него замуж, поскольку она не может просто умыть руки и равнодушно наблюдать за тем, как Мартин теряет все, что у него есть.

Почувствовав, что вода окончательно остыла, она выбралась из ванной и сняла с сушилки пушистое банное полотенце. Завернувшись в него, она вдруг с удивлением заключила, что, если бы Адам испытывал к ней хотя бы только чувственное влечение, такое, как она к нему, то она была бы счастлива отдаться ему и постаралась бы сделать их союз счастливым, положив в его основу взаимное чувственное влечение, уважение и симпатию.

Но как она может уважать человека, который готов опуститься до шантажа, который угрожает разорить собственного отца, если не может по-другому добиться своего? Адам знал, как бурно она отвечает на его ласки, и это вызывает у него отвращение. Селина видела презрение в его глазах, когда он оттолкнул ее, потому что ему было противно доводить свои ласки до любовного финала.

Тогда что же он хочет от нее?

Тут она вспомнила, что задерживает его, погрузившись в свои размышления. Адам никогда ничего честно не расскажет ей, он играет с ней, как кошка с мышью, и получает от этого удовольствие. Простого и ясного ответа она все равно не найдет, так что нет смысла растравливать себя понапрасну, надо приспосабливаться, насколько это возможно. А это значит, что она весь день должна провести с ним, потому что он так хочет. Значит, так и будет. Но ее покорность вовсе не означает, что она делает это с удовольствием.

Селина надела плотную твидовую юбку красно-кирпичного цвета, кожаные сапоги и просторный шерстяной свитер кремового цвета. Непослушную гриву золотисто-каштановых волос она заплела толстую косу, и обошлась без косметики, если не считать розовой помады, наложенной на губы.

Стараясь унять любопытство насчет того, что ее ждет сегодня, она прошла на кухню и увидела, что он закрывает крышку корзинки. Пикник? В январе? Но она не собиралась ни о чем спрашивать. Пусть он всем распоряжается, собирается, ее дело — ехать с ним, независимо от того, хочет она этого или нет. Единственный приемлемый способ показать ему свое несогласие — это не проявлять ни малейшего интереса, решила она упрямо.

— В чайнике есть чай, если хочешь. — Но его небрежный тон, движение плеч под мягкой кожаной курткой, которую он надел поверх черной шерстяной рубашки, свидетельствовали о недовольстве ее долгими сборами.

Селина лишь пожала плечами и решительно намазала себе маслом тост, запив его двумя чашками чая, пока он относил в машину корзинку. Адам вернулся на кухню и встал у дверей, играя ключами в ожидании, пока она закончит завтрак, который чуть ли не застревал у нее в горле.

— Если хочешь разозлить меня, то ничего не получится, — спокойным тоном заметил он, добродушно улыбаясь, когда Селина наконец поставила чашку. Однако его прекрасные зеленые глаза не улыбались, так что она поняла, что он говорит неправду, что этот день и то, что он задумал, имеют для него немаловажное значение.

Устыдившись своего ребяческого упрямства, она прошла мимо него в прихожую, снимая на ходу с вешалки свою кожаную куртку. Селина злилась на себя из-за того, что она считается с его чувствами, в то время как он ни в грош не ставит ее собственные.

Наконец они выехали из Лондона. День действительно был чудесный. Небо было безоблачным, синим и ясным, воздух тихим и бодрящим — просто подарок этой зимы, которая до сих пор была отвратительной. И было глупо дуться, огрызаться на его реплики или отмалчиваться, делая вид, что ее безумно интересует рассуждение какого-то нудного комментатора по радио, которое она включила, как только села в машину.

Селин выключила радио и взглянула на бесстрастный профиль Адама, заметив, как дернулись его губы, когда она спросила:

— Куда мы едем? — Он прямо-таки был уверен, что рано или поздно ее природное любопытство возьмет верх.

— Котсуолдз, — ответил он, и прежде, чем она задала следующий вопрос, продолжил:

— Я сначала думал, что мы пойдем сегодня к Мартину, но с этим придется подождать.

— Ванесса была бы просто в восторге! — ее легкий сарказм смешался с тревогой и смущением. Она всегда была ближе к дяде, чем к Ванессе, хотя та по-своему хорошо к ней относилась. Селина была ей за многое благодарна.