– Писать сначала научись без ошибок! – обрывала ее сестра и цитировала: – «Как эта глупая луна на этом глупом небосклоне».

– Самая умная? Да? – щурилась Элона, с невероятной женственностью поправляя надо лбом черные как смоль кудри. – Тоже мне! Мадам Ларина… Она, между прочим, вышла замуж за генерала: «Кто там в малиновом берете…»

– Это единственное, что ты запомнила в «Онегине»? – язвила старшая сестра и параллельно решала типовую задачу по физике.

– Почему единственное? – не поддавалась на провокации Элона и принимала глубокомысленную позу. – Еще я запомнила «ростбиф окровавленный» и «Страсбурга пирог нетленный меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым».

– Кто бы сомневался! – усмехалась Лика, активно используя для самоуспокоения систему оценок, невольно предложенную родителями: «Анжелика – умная, Элона – красивая».

– С лица воду не пить, – пыталась поддержать воспитанницу Евдокия Петровна и, наталкиваясь на презрительный взгляд из-под очков, молниеносно сдавала позиции.

– Это точно! – поддерживала Дусю Лёка. – С такого лица не просто воду не пить, шоколад не слизывать – вырвать может.

– Нехорошо! – качала головой Ваховская и хмурила брови.

– Нормально, – поправляла ее Элона и трепала Лорда за уши. – Ты гуляла?

– Гуляла, – отчитывалась Дуся. – Теперь твоя очередь.

– Вечером пойду, – обещала девочка и затаскивала пса на кровать.

– Лё-о-ока! – возмущалась Евдокия и пыталась согнать мерзкое животное на пол.

Пес огрызался, скалил зубы и угрожающе порыкивал, предупреждая, что, если понадобится, может и цапнуть.

– Ду-у-ся, пусть. Тебе жалко, что ли?

– Так животное же…

– Ну родное же животное. Почему это Анжелке на кровать можно, а Лорду нельзя? Чем он хуже?

Анжелика не выдерживала издевок сестры, с шумом собирала книжки, тетрадки и шла к Дусе в комнату, чтобы продолжить занятия.

– Зачем сестру обидела? – журила Евдокия довольную Элону.

– Сама виновата, – поясняла та и прибавляла магнитофон на полную мощность.

– Убавь звук, – предупреждала Ваховская, показывая глазами на стену, граничащую с родительской спальней. – Отдыхает…

– Она все время отдыхает… устала уже, наверное, отдыхать.

Примерно такого же мнения о Римкином времяпрепровождении был и Олег Иванович. Дома он появлялся поздним вечером, как правило подшофе. С момента переезда на новую квартиру дела Селеверова пошли в гору настолько, что в качестве выдвиженца по партийной линии он оказался в райкоме партии, где приобрел не только связи, приятелей, но и вредные привычки, по поводу которых Римка недвусмысленно выразилась:

– Мало мне мать порола, еще и ты… Знала бы, раньше бы развелась.

– Разводись, – вальяжно разрешал Олег Иванович и, спотыкаясь в прихожей, сразу шел к Дусе.

– Евдокия! – объявлял он с порога. – Докладывай.

Ваховская смущалась и опускала голову.

– Хороший ты человек, Евдокия, – признавался Селеверов и добавлял: – Не то, что эт-т-та… Корми-и-и-и меня! – кричал он уже жене в коридор и неловко разворачивался к Дусе спиной, пытаясь удержать равновесие.

Ваховская спешно, пока Хозяин не видел, крестила его спину и, огорченная, склонялась то над штопкой, то над вязанием.

– Пропадает человек! – бормотала она себе под нос, пытаясь вспомнить момент, когда все это началось с принципиально непьющим Олегом Ивановичем.

Момент точно не вырисовывался. Начинало казаться, что так уже было всегда, хотя Евдокия Петровна прекрасно помнила обратное.

«Как же так? – размышляла она по ночам, вздрагивая от Римкиной ругани. – Не пил ведь совсем. И вот – на тебе…» – горестно констатировала Дуся, словно это что-то меняло. «Такая работа», – пыталась оправдать она Самого, но безуспешно. В общем, Дуся переживала за женскую половину семьи Селеверовых, но в процесс не вмешивалась и просто наблюдала со стороны.

Не найдя понимания у жены, Олег Иванович врывался в комнату к дочерям: присаживался на кровать то к одной, то к другой. Но ни в душе Элоны, ни в душе Анжелики не находил приюта, а потому грозил ограничить их свободу:

– Выключи, на хрен, свой магнитофон, пока в окно не выбросил. А тебя (Селеверов брал паузу, пытаясь придумать наказание для старшей дочери)… а тебя… Ла-а-адно. Не смотри только так…

Элона, беря пример с матери, отцу дерзила, цедя сквозь зубы:

– Иди-и-и… проспись.

Анжелика молча глотала слезы разочарования и отворачивалась лицом к стене.

– Хрен с вами, – сдавался Олег Иванович и продолжал свой тернистый путь по квартире.

– Ду-у-ся! – рявкал он, стоя посреди коридора. – Пожрать дай…

Ваховская с замиранием сердца подскакивала на кровати, кряхтя, садилась, проворно вставляла покрытые узловатыми венами ноги в тапки и, накинув халат, спешила на зов.

– Щи будете, Олег Иванович?

– Не буду, – мямлил Селеверов и хватал Дусю за руку. – Посиди со мной…

Евдокия послушно садилась напротив Хозяина и преданно смотрела тому в глаза.

– Заж-ра-лись, – жаловался Олег Иванович и ронял голову на грудь.

Дуся молчала.

– Зажрала-а-сь! – орал Селеверов, видимо в адрес жены, а потом переходил на шепот: – Меня, Евдокия, такие бабы окучивают… А я ни-ни, ни с одной. Потому что люблю я эту лярву. И все для нее. А она… не дам, мол, и все…

Ваховская плохо понимала, о чем идет речь, но некоторые моменты для нее были вполне очевидны. Евдокия Петровна готова была ручаться за селеверовскую верность и добропорядочность. А то, что человек выпивает, бывает…

Пока Селеверов изливал Дусе душу, Римка, заламывая руки, ходила по комнате, удерживая себя, чтобы не ворваться на кухню и «не нахлестать мужу по роже». В чем-чем, а в пьяных разборках Римма толк знала – в бараке выросла, поэтому больше, чем на бойкот, никогда не решалась. И правильно делала: в ярости Селеверов становился опасен, и только Дуся обладала удивительной способностью укротить разбушевавшегося Хозяина.

– Ты мне веришь? – жалобно спрашивал Олег Иванович притомившуюся от его откровений Евдокию.

– Верю, – твердо отвечала Ваховская, с трудом сдерживая зевоту.

– А Муся не верит… – снова жаловался Сам и подпирал ладонью подбородок.

– Да что вы, Олег Иванович! – дипломатично восклицала Ваховская. – Вы ее плохо знаете… Конечно, верит.

– Я ее плохо знаю?! – готов был вскочить с места Селеверов, но не позволяла грузность и алкогольная расслабленность. – Я ее знаю как свои пять пальцев. – На-а-а… – протягивал он Евдокии руку.

– Устали вы, Олег Иванович, – виртуозно подводила разговор к общему знаменателю Ваховская и ставила перед Хозяином бокал горячего сладкого чаю.