Он тотчас выяснил, что Кабул потребляет много зерна и постоянно в нем нуждается, поскольку единственными поставщиками были горные племена, – эту проблему национальной экономики решить ему так и не удалось. Свои сложности были и с пастбищами, где мухи и москиты донимали лошадей, от которых зависело очень многое.

Свой отчет о торговле и урожаях Бабур закончил с истинно ирландской цветистостью:

«Климат там очень приятный, такого хорошего воздуха, как в Кабуле, сколько известно, нет больше нигде в мире. Летом по ночам невозможно уснуть, не укрывшись овчинным одеялом; зимою снега выпадает очень много, но чрезмерных холодов не бывает. Самарканд и Тебриз тоже славятся хорошим климатом, но там случаются необыкновенные холода».

Закончив осмотр города, где было больше садов, чем строений, и обследовав окрестные луга и пастбища, Бабур изучил границы своей новой страны и нашел, что, благодаря окружавшим ее горам, она более изолирована от внешнего мира, чем Фергана. Затем он побывал на горных перевалах и выяснил довольно неожиданные вещи. Большая часть извилистых троп, ведущих к северу и югу, была открыта для путников лишь в летние месяцы; зимой, продолжавшейся четыре-пять месяцев, все они, за одним исключением, делались непроходимыми из-за снега или полноводных ручьев. (Высота четырех основных перевалов, ведущих в Афганистан, превышала десять тысяч футов.) Наиболее удобная дорога в Герат вилась по долине мимо Кандагара, а лучшая дорога в Хиндустан пролегла вдоль берега реки Кабул. Перевалы находились во владениях горных племен, которые время от времени грабили путников.

В заключение своих исследований Бабур пришел к окончательному выводу: Кабул представляет собой неприступную крепость, оборонять которую не составит труда.

Газну – второй из двух крупных городов, расположенный по дороге в Кандагар, – Бабур характеризует как бедное, убогое место, достойное внимания только из-за находящихся там гробниц усопших султанов. Бабура удивляло, что могущественный Махмуд[27]предпочел жить здесь в глинобитном доме, хотя мог построить себе дворец в Хорасане. Бабур распорядился привести усыпальницы в надлежащий порядок, поскольку видел себя наследником этих султанов и не мог допустить неуважения к святым могилам.

Впрочем, его собственный дом в Кабуле также нуждался в обновлении. Он начал с того, что посадил деревья на холме, который назвал Четыре Сада, – в память о Самарканде. Неподалеку от этого места протекала река, берущая начало на заснеженных горных вершинах, – «по обеим сторонам реки тянутся сады; там есть зеленые приятные садики. Вода в ней холодная, так что нет нужды охлаждать ее льдом, и большей частью чистая.

В этом селении есть сад, называемый Баг-и-Калан, который отобрал для себя Улугбек-мирза [дядя Бабура, питавший слабость к чужому добру]. Я уплатил владельцам стоимость этого садика и приобрел его. Перед садом растут большие чинары; под чинарами тянется зеленая, приятная, тенистая лужайка. Посреди сада постоянно течет ручей, достаточный для одной мельницы, на берегах этого арыка растут чинары и другие деревья. Раньше этот арык тек извилисто и неровно. Я приказал его выпрямить…

Ниже… по склонам горы струится вода источника Трех Святых. По обоим берегам, у подножия горы, на холмах растут высокие дубы; кроме этих двух участков, где есть дубовые рощи, в горах к западу от Кабула совсем нет дубов. А перед источником на границе степи тянутся большие рощи аргувана [иудино дерево]. В Кабульской земле, кроме этих рощ, аргувана больше нет. Говорят, что эти три породы дерева – чудо трех святых, возлюбленных Аллахом. Оттого так и назван источник. Я приказал обложить источник камнем и облицевать его берега алебастром и цементом на площади десять на десять кари. Когда цветы аргувана распускаются – желтый аргуван распускается одновременно с красным, – то неизвестно, есть ли другое такое красивое место в мире.

К юго-западу от источника постоянно течет из долины ручей, где воды вдвое меньше, чем нужно на одну мельницу. Я велел выкопать для этой воды арык и направил ручей на холм… где устроил большую круглую суфу[28]».

Это личное убежище стало излюбленным местом Бабура, что, вероятно, объяснялось реакцией на пустынное безлюдье этой огромной страны. Он сам отмечал пустынный вид ущелий и отвесных скал. А также то, что «умы их жителей так же непроходимы, как и эти ущелья».

Даже животный мир не отличался разнообразием. С равнин на горные пастбища в поисках скудной травы поднимались красные олени и дикие ослы. Охотникам не требовалось скакать во весь опор за убегающей дичью, – вместо этого они устраивали засады на звериных тропах. Пути перелетных птиц тоже пролегали по ущельям; и птицеловы, знающие их повадки, поджидали, когда ветер с перевала развернет стаю и заставит птиц опуститься на землю. Было непривычно и трудно охотиться на них, бросая дротик с зазубренным острием и веревочной петлей.

«Для этого подходят дождливые темные ночи; в такие ночи птицы из-за хищников и диких зверей до рассвета летают, причем летают низко; в темные ночи дорогой для птиц служит текущая вода, ибо в темноте видно, как она течет. Я раз ночью бросил такую веревку; веревка разорвалась, а птицу не нашли. К утру птицу на обрывке веревки нашли и принесли».

По ночам обширные песчаные равнины населялись призраками. Порой гуляющий среди барханов ветер приносил отголоски барабанной дроби, а земля, казалось, содрогается от топота конницы. Люди говорили, что по пустыне скачет орда погибших воинов. Бабур почти верил в эту легенду.

Однако с детскими суевериями он расстался. Ему показали небольшую мечеть, стены которой, по слухам, содрогались, когда человек произносил свою молитву вслух. Бабур решил немедленно удостовериться в этом, – как, в свое время, в самаркандской «Мечети с эхом», – и своими глазами увидел, как во время молитвы хлипкие стены начали колебаться. Он перенес свои исследования выше и поднялся в башенку муэдзина, где обнаружил хранителя мечети, стоящего на подмостках, благодаря которым он мог в соответствующий момент приводить стены в движение. Бабур приказал, чтобы впредь на время молитвы служители спускались вниз.

Следующей весной, когда в лугах зазеленела трава, Тигра опалил огонь разлуки:

«В месяце мухарраме с моей матерью, Култук Нигар-ханум приключилась болезнь хасбе [корь]. Ей отворили кровь, но крови оказалось мало. При ней был один хорасанский врач, Саид-табиб. По хорасанскому обычаю, он дал больной арбуза, но так как, видимо, пришел ее срок, то через шесть дней, в субботу, она преставилась к милости Аллаха.

Мы с Касим Кугулдашем в воскресенье привезли покойницу в сад Баг-и-Наурузи и предали земле. Во время обряда оплакивания мне сообщили о смерти младшего хана, моего дяди Алача-хана и моей бабки Исан Даулат-биким. Подошли сороковины ханум, моей родительницы, когда из Хорасана прибыла мать ханов Шах-биким и с нею жена моего дяди султана Ахмед-мирзы, Мир Нигар-ханум; оплакивание началось снова, и огонь разлуки разгорелся без меры. Исполнив обряд оплакивания, мы роздали нищим и беднякам пищу и устроили моления и чтения Корана за упокой души отошедших».