– Не уходи… прошу, не уходи, – Каждое слово, сама интонация, с которой она просила меня, были пропитаны таким страхом, такой брошенной безнадежностью и мольбой, что моё сердце вмиг разбухло от нахлынувшей жалости.

Я молча принялся тягать балку, пытаясь, если не приподнять, то хотя бы сдвинуть с места. Стася лишь стонала и плакала, когда я резко двигал этой обгоревшей махиной.

Раздавшийся наверху треск заставил меня вжаться в пол – охваченные огнём полуобгоревшие обломки посыпались на меня. Стена огня приблизилась, дышать становилось практически нечем. Я задыхался удушливым смогом, мои лёгкие выворачивало наизнанку. Что есть силы я вцепился в балку, в последнем отчаянном порыве пытаясь спихнуть её, но…

– Больно… – царапая пол, Стася всхлипнула.

Огонь был уже совсем близко.

А я ничем не мог помочь придавленной девушке. И сейчас мой разум ясно, с присущей ему жесткостью, это осознал.

Трясущимися от адреналина руками я утёр пот со лба. Пару секунд я тупо сидел на горячем полу, сжимая и разжимая натруженные, обожжённые руки. Я был абсолютно бессилен перед огненной смертью, зависшей над нами. А она все неумолимо, пожирая сантиметр за сантиметром почерневших стен, приближалась к придавленной Стасе. А затем…

– П-помоги мне, пожалуйста, – Руки Стаси вцепились в мои плечи. Взгляд светло-голубых, словно прихваченных льдом глаз был переполнен мольбой и ужасом. – Прошу…

«А затем огонь медленно подберется к ней, и сожрёт каждый миллиметр её кожи», – Несмотря на жар вокруг, я похолодел от ужаса. – «И она будет умирать здесь абсолютно одна…»

– Я помогу тебе, – Я крепко прижал Стасю к себе. Она уткнулась мне в грудь, давясь в рыданиях. – Помогу…

Решение пришло мгновенно. Я не мог спасти Стасю. Но и оставлять её здесь, придавленной балкой – значит, обрекать её на страшную и мучительную смерть, нечеловеческие муки. И девушка, которую я сейчас обнимал, их была недостойна. Но была достойна милосердия.

Я нащупал валяющийся неподалёку кирпич, выпавший из разрушенной стены. Огонь уже начал лизать край балки, пахнуло нестерпимым жаром.

Обнимая девушку ещё крепче, я занёс руку над её головой…

– Спасибо тебе, – неожиданно твёрдо и прямо сказала она.

Кирпич опустился на голову Стаси. А затем ещё раз.

Меня едва не вывернуло наизнанку, когда я вновь посмотрел в сторону балки. Отшатнувшись, дрожа и спотыкаясь, я пополз вдоль стены.

Когда я дополз до кабинета домоводства, меня всё-таки вырвало. Шатаясь и падая, я взялся за стул и выбил все окна в кабинете. После чего, как заведённый, принялся крутить верёвки из штор и тряпья.

Утерев со лба пот, я проверил крепость веревки, привязанной к батарее. Глубоко вздохнул, шагнув на подоконник. Мозг отключился – сейчас за меня думали исключительно руки.

Позади, выживая меня из кабинета, полыхал пожар. Впереди – четыре этажа вниз.

Опираясь на стену, я цепко держался за веревку. Всё ниже, и ниже… Миновав третий этаж, я, нащупав ногой подоконник, смог немного передохнуть. Посмотрел вниз – высота всё ещё была приличной. Аккуратно оттолкнувшись от выступа, я продолжил спускаться.

Раздавшийся сверху треск вызвал во мне всплеск тупого равнодушия. Я начал стремительно падать вниз, прямиком на натянутый добровольцами брезент.

Дальше все было словно в тумане – кто-то гладил меня по голове, говорил что-то одобрительное, затем скрип каталки, кислородная маска на лицо. Наконец машина скорой помощи, за закрывшимися дверями которой исчезли и горящая школа, и собравшаяся толпа, и аварийные огни пожарных машин…

7.

Первым, что я увидел, когда пришёл в себя – облупленную стену. Не самое лучшее, что хотелось бы видеть при пробуждении. Я не знал, ни где я, ни сколько времени прошло, ни как я сюда попал. Да и вопрос «кто я?» теперь вставал обрушенной, полуобгоревшей балкой поперёк горла. Руки болезненно сжало – страшная боль раскатилась по всему телу. Я застонал. А боль все не унималась – меня словно жгли заживо.

Скрипя зубами, я заметался взглядом по палате и, наконец, нашёл, что искал – небольшой пульт с кнопкой для вызова медсестры. Хрипя и кашляя, как дырявая калоша, я давил на пульт что было силы до тех пор, пока на пороге не показалась медсестра.

– Воды… пожалуйста… – Сорвалось с моих спекшихся губ.

Вскоре подошёл врач. И так началось моё возвращение в мир живых. Мне меняли повязки, лили раствор, буквально закалывали антибиотиками, чтобы ожоговая болезнь не завершила дело, начатое огнём. И я «горел». Я плакал от боли, потому что на мне не было живого места, не мог спать ночами, пока мне не дарили укол обезболивающего, метался по кровати.

Заплаканное лицо матери, до этого плакавшей по мне, как по мёртвому, а теперь плакавшей вдвое больше, но уже как по живому. Отец, шутя, даже предложил её слезы мне вместо раствора в капельницу лить, но все больше он часами молча сидел рядом со мной, изредка тяжело вздыхая. А затем, кинув своё извечное прощальное: «Давай, сынок, выздоравливай, ещё вся жизнь впереди», уходил. Туда, в другой мир, продолжающий жить своей жизнью, в отличии от моего замкнутого «облупленного» мирка. Жизнью, в которой уже не было места ни Блинову, ни Алтуфьевой, ни Стасе.

А когда боль от ожогов прошла, я остался наедине со своими мыслями. Мрачно считая трещины на стене, я осознал, что убил человека, свою ровесницу. Пусть и принесшую в мою жизнь столько грязи, что вовек не отмыться, пусть и изрядно поломавшую мою психику, но человека. «Как так получилось?» – спрашивал я себя вновь и вновь, ворочаясь бессонными ночами. Как во мне хватило сил убить себе подобного? Случайность? Может быть, так сложилась ситуация, а пожар послужил катализатором?

В любом случае, на моих руках была кровь. Другой вопрос, который я задал себе как-то в одно утро – а почему она была мною пролита?

И что-то внутри меня безошибочно подсказало: нет, это было не убийство, а милосердие. И пусть совесть ещё долго мучила меня по ночам, я прекрасно осознавал, что этот выход был единственно верным. Более того – навсегда оставившем отпечаток на моей восемнадцатилетней душе. Впрочем, как и любой выбор в этой жизни.

***

– Как твои дела, Гриша?

Добрая улыбка на губах штатного психиатра Валерии Семёновны, как всегда, встретила меня. Я никак не мог разгадать – искренней она была или «рабочей», как многолетняя издержка профессии? Честно сказать, даже не знаю, почему меня это так волновало – рада она была меня видеть или нет, но вот улыбка…

– О чём задумался? Поделишься со мной? – Она