интересах рассосания возвратившихся в партию оппозиционеров надо свести до минимума сношения с ними. Поэтому я и сам перестал бывать у Смилги и Преображенского, с которыми был в прошлом связан многолетней дружбой, и указывал другим, что, чтобы залечить внутреннее отчуждение, происшедшее за годы отрыва от партии и партийной общественности, надо перестать вариться в старом соку б[ывших] оппозиционеров. Не ходил ни к кому другому и не приглашал никого к себе.

Тем не менее Смилга и Преображенский все-таки навестили Радека, «вели разговоры на общепартийные и политические темы, причем у Преображенского я обнаруживал полное со мной единодушие в оценке правильности генеральной линии и ее перспектив. Смилга никогда в разговорах со мною не оспаривал генеральной линии, но боялся срывов и затруднений в области колхозов»[190].

По совету Радека и Смилги И. Я. Врачев, к фантазиям которого мы обращались в предыдущей главе, присоединился к капитулянтскому «Заявлению трех», опубликованному в «Правде». Друзьям он писал, что этому заявлению предшествовали долгие «торги» в ЦКК по поводу отдельных формулировок[191]. В письме жене от 2 июня 1929 года Врачев жаловался на «тяжелые моральные испытания. Разве легко жить лишь животной жизнью и в такой удушающей атмосфере. Разве легко быть на положении узника в нашей стране, при нашей власти <…>, тем более теперь, когда наши разногласия с партией уменьшаются с невидимой быстротой»[192]. После капитуляции Врачев писал Сосновскому 9 августа 1929 года: «Доказывать вам, что мой поступок является результатом убеждения и безусловной политически-революционной целесообразности его, а не результатом репрессивных воздействий, т. е. не результатом утраты революционного мужества, я надеюсь, не приходится. <…> Когда я вышел на свободу, я чувствовал себя самым ужаснейшим образом, и у меня был вид побитой собаки. Без всякого преувеличения могу сказать, что я выстрадал свой, пока еще короткий, но мучительно тяжелый путь от оппозиции к партии»[193]. Роковая раздвоенность Врачева воплотилась в личную трагедию: партединство необходимо, а потому должно было быть, но он знал, что партия ошибается, – трудно, почти невозможно было жить с такими двумя мыслями одновременно.

Значительно сложней были переговоры с И. Н. Смирновым. В июле 1929 года Смирнов запустил по троцкистской рассылке письмо, в котором, в частности, говорилось: «Большая часть партаппаратчиков, приложивших руки к нашим высылкам, будет зверски сопротивляться нашему вхождению в партию. Я знаю, что многие партсановники будут настаивать на самооплевывании нашем»[194]. 11 августа 1929 года А. Г. Белобородов приехал в Новосибирск, чтобы составить вместе с М. С. Богуславским совместное заявление об отходе. В разработанном документе (И. Н. Смирнов, С. В. Мрачковский и Х. Г. Раковский также были предполагаемыми подписантами) признавалась правильность «генеральной линии» и давалось обязательство прекратить фракционную работу без предварительных условий. К концу встречи пришел опоздавший Н. И. Муралов, напомнил о применении 58‑й ст. УК к оппозиционерам и забраковал проект: «Считаю, что в так называемой генеральной линии есть много противоречий, исключающих друг друга»[195].

19 августа 1929 года Ярославский писал Орджоникидзе:

Вожусь теперь с новой, третьей волной отходящих от оппозиции: Мрачковский, И. Н. Смирнов, за которыми идут те, кто не считает Радека или Смилгу своими вождями. Сейчас идет борьба между проектом заявления Смирнова (достаточно еще неудовлетворительным и неприемлемым: считает еще Троцкого пролетарским революционером и т. п.) и заявлением Раковского, который остается верен платформе и выступает против капитулянтов (Радек) и полукапитулянтов (Смирнов). Во всяком случае, если б Смирнов написал приличное с нашей точки зрения заявление, за ним отошли бы примерно столько, если не больше, сколько за Радеком (т. е. около 600 человек). Смирнов думает, что больше. Тогда за троцкистами остается ничтожная горсточка, внутренне также достаточно неоднородная, чтобы она могла удержаться. Этот распад троцкистов вызывает и распад сапроновцев. До сих пор мы Смирнову отказываем в разрешении приехать в Москву для переговоров, так как от него никаких заявлений не поступало. Мне кажется, что теперь ему следовало бы разрешить. Троцкого надо изолировать политически еще больше, чтобы он не имел никаких «кадров» среди вчерашних своих сторонников[196].

Троцкий описывал дальнейшее с язвительностью оскорбленного человека:

3 ноября в «Правде» напечатан жалкий документ Смирнова и Богуславского. Содержание его мало чем отличается от подобного же Заявления Радека. «Разница», ради которой Смирнов и др. не нашли возможным подписать документ Радека и Ко, заключается разве лишь в форме: у Смирнова больше опрятности, больше стыдливости. Стоит ли после этого останавливаться по существу на документе? Вряд ли. Но есть другая сторона вопроса – история этого Заявления, представляющая, на наш взгляд, своеобразный интерес и облегчающая искренним «примиренцам» понять: куда это ведет?

Заявление, печатаемое «Правдой» лишь в очень отдаленной степени напоминает ряд проектов самого Смирнова. Это в большей степени творчество Ярославского, под диктовку которого Смирнов и Богуславский писали свой жалкий документ. Мы имеем в своем распоряжении четыре варианта Заявления. Постепенное линяние авторов происходило в течение четырех месяцев: июль – октябрь.

Пытаясь написать полукапитуляционный проект, Смирнов исходил из того, что ЦК, в виду тяжелого положения страны, не будет требовать полной капитуляции. Расчеты на трудности не оправдались. Первые два проекта Ц. К.-м были без последствий «пришиты к делу» (Кстати: под этими проектами было раза в два больше подписей, чем мы находим в «Правде» – половину Смирнов растерял на радековском пути.) В этих своих проектах Смирнов отказывался «только» от фракционной работы, поддерживал с оговорками «генеральную линию» и пятилетку, не снимал подписей с платформы оппозиции. Ниже мы иллюстрируем «эволюцию» краткими цитатами. «Ц. К., – как сообщал И. Н. Смирнов в своих письмах от сентября с. г., – нашел наше Заявление неприемлемым и антипартийным. Мы просили устроить совещание. Нам отказано. Все средства исчерпаны. Единственный путь – изменить Заявление». Был написан уже чисто капитулянтский проект. ЦК признал возможным на его основе начать переговоры. Богуславский и Смирнов выехали в Москву. Но Ярославский знал, что делал, когда усилил нажим. Наступил «критический» момент. За несколько дней до опубликования Заявления в «Правде», Смирнов разослал по ссылке следующую телеграмму: «Требуют квалификации всей деятельности оппозиции как антиленинской, отрицание возможности построения социализма в отдельной стране – антиленинизмом, идеологию Троцкого – антиленинской, его деятельность – анти-советской. Согласиться с этим не могли. Заявление будет отвергнуто. Богуславский завтра едет в Сибирь, Смирнов через три дня в Сухум. Смирнов, Богуславский». Но ни «завтра», ни «через три дня» никто никуда не уехал. Наоборот. Согласиться «с этим» они смогли. Кстати, для сокрытия «эволюции» Заявление нарочито датировано задним числом.

Ниже мы сопоставляем несколько выдержек из разных проектов Заявления:

«Соглашаясь в основном с генеральной линией, мы