— Метелькова. Юлия Метелькова.

— Вы можете дать номер телефона? Или номер квартиры?

— У меня нет сотового. И с чего бы мне знать номер её квартиры? — голос был сонный и раздражённый.

— Ну, вдруг занимались дома.

— Нет, дома мы не занимались.

— Ладно, спасибо, — вздохнул Ромбов.

С другой стороны промычали что-то невнятное и отключились.

Он припарковался у подъезда. Там, на лавочке, нахохленные, как кустарники, провожали лето две бабки.

Он спросил, знают ли они Метелькову.

— Да это ж Вовки-алкаша дочка, — прокаркала, как ворона, одна бабка.

— Жених, что ли? — спросила другая.

— Жених, — кивнул он.

— Да у неё, знаешь, сколько таких женихов? — хохотнула первая так, словно считала чужих ухажёров на счётах — только тем и занималась, что щёлкала  костяшками. — Полный передник.

— Ну, дело молодое, — махнула рукой вторая.

— Молодое дело было у нас с тобой. А у неё блядство.

Ромбову захотелось стрельнуть в старуху, как в настоящую ворону. В детстве отец таскал его на воронью охоту. Мама была против, но отец в то время состоял в клубе. Ромбову охота не нравилась, но сейчас он бы с удовольствием зарядил пулю в каркающую бабку.

— Четвёртый этаж, справа квартира, — сказала её соседка.

Если бы его тело могло скрипеть, как покоцанная дверь на ржавых петлях, оно бы скрипело на всю округу. Но тело, стиснув зубы, поднималось на четвёртый этаж.

Он перевёл дух, утихомирил скакавшее то ли от напряжения, то ли от подъёма пешком сердце и нажал на кнопку звонка.

Юля открыла дверь, и из коридора на него набросился смешанный запах: спирта, жареной капусты, пыли и восточных духов. Он успел зафиксировать в памяти грязные, в разводах обои прихожей, мужскую фигуру за столом на кухне и горку туфель на полу у двери.

— Неожиданно, — она выскочила в подъезд, прикрыв за спиной дверь. —  Ещё и жизни не прошло. Откуда это вы, такой красивый?

Всю уверенность с него сдуло, словно ветром шапку с одуванчика.

— Не надо было? — он нерешительно посмотрел ей в глаза, но, не выдержав, отвёл взгляд куда-то в направлении её раздражающе розовых тапочек с помпонами.

Она рассмеялась, накручивая каштановую прядь на палец:

— Я же говорила, что меня не забудешь.

— …

— Ладно. Подожди на улице.

Он устроился на лавочке напротив бабок и стал ждать. День получился тёплым, хоть и с темнотами. После вчерашнего дождя глядели в брюхатое небо лужи в ожидании новой воды. Растрескавшаяся, давно не крашенная лавочка хранила память об околоподъездных поцелуях, опрокинутых пивных баклажках и сигаретном пепле, развеянном навсегда, как судьбы седоков, чьи ладони так же лежали на тёплых лавочкиных ребрах.

— Кто это тебя, лицо со шрамом?

Его мысли снова собрались в стрелу и влетели в Юлю.

Он вскочил:

— Одна женщина, — и потёр переносицу.

Юля подняла бровь.

— Какие страсти, а по тебе и не скажешь. Поехали?

— Поехали.

Он завёл машину:

— Куда?

— Я покажу. Сейчас направо.

Панельный дом остался позади.

— Может, просто скажешь адрес?

— Неа.

Его раздражало её нежелание сказать ему, куда они едут. Раздражало воспоминание о пузырящихся грязных обоях, которые он успел подсмотреть, о розовых помпонах на её тапках. Как будто всё в ней было призвано лишить его контроля над ситуацией.  Как будто он переходил пропасть по навесному мосту и она, как буря, раскачивала мост изо всех сил. И в то же время у него дух захватывало.

— Вот здесь, — показала пальцем на здание с вывеской «Экзотариум».

Она влюблённо посмотрела на вывеску:

— Самое прекрасное место на земле!

На кассе он замешкался:

— Мне купить один или два билета?

По её лицу прокатилось удивление:

— Конечно, можешь купить билет только мне и подождать здесь… но лучше два.

Они начали с пауков.

— Мохнатик, — сказала Юля и постучала в стекло к чёрно-красному, как будто там сидел котёнок. — Это мой любимый.

— Мексиканский паук-птицеед. Когда он волнуется, то сбрасывает с брюшка волоски, а это может вызвать аллергическую реакцию.

— Этого нет в описании, — отвлеклась Юля от разглядывания Мохнатика, ещё раз проверив табличку.

Ромбов кивнул.

— А как тебе эта синелапа? — показала она сквозь стекло на притаившуюся в углу самку.

— Такую можно держать дома. Этот вид из Венесуэлы, они неприхотливые.  И плетут много паутины.

Юля посмотрела на него с любопытством:

— Ты увлекаешься пауками?

— Просто как-то читал.

— Ах, какая память-то, мне б такую! — пропела она с южной хрипотцой.

Птицы были ей неинтересны, они обошли их быстро. Затем следовал зал с рептилиями.

— Я сюда ради них прихожу, — Юля уткнулась лбом в стекло одного из террариумов.

— Тебе нравятся змеи?

— Черепахи. У меня есть своя маленькая черепашка, подъездная. На меня похожа. Не веришь? Прихожу сюда и представляю, что это её семья. Вот та большая со звёздами — мама. А вот эта угольная — папа.

— А твоя со звёздами или угольная?

— Да нет, обычная.

Ромбов почесал затылок:

— Вряд ли так бы могло получиться.

Юля закатила глаза.

В следующем зале смотрели амфибий. Юля расстроилась после разговора про черепаховое потомство. Он понял, что что-то не так, но не понял почему, поэтому просто шёл за ней по пятам.

— А эта похожа на твоего препода, — он ткнул пальцем в красноглазую квакшу с выпученными глазами.

Юля рассмеялась:

— И правда.

Они подошли к следующему отсеку, где сидела коричневая и толстая жаба-ага.

— А эта напоминает моего бывшего.

— Он был не очень?

— Просто урод! Разве не видно?

Ромбов ткнул в следующую лягушку-быка с цветным брюхом:

— Эта тоже на какого-нибудь похожа?

— Раньше я об этом не думала. Но да! Это же Костя Печёнкин. Такой же быковатый. Он меня как-то в гости пригласил. Я расфуфырилась, приготовилась к романтике. И он такой даёт мне половую тряпку и говорит: на вот, а то у меня мама уехала в командировку, а я убираться не умею.

— А этот? — Ромбов показал на следующий экспонат, рядом с которым висела табличка «лягушка-помидор».

— Ты посмотри на его ухмылку! Это Игорёк. Игорёк был ничего, но оказалось, что он на балконе выращивает коноплю в промышленных масштабах и что ему нужна не столько