– Все в порядке, – сказал он, стараясь, чтобы в его голосе не было вообще никакого выражения. Но не получилось – в нем очень ясно прозвучали подавленное раздражение и растерянность.

– Разумеется, все в порядке! – добродушно подтвердила Марфа, принимаясь поедать дольку за долькой. – У меня счастливый брак, муж меня любит, и я им довольна. А здесь у меня интересный роман. А ты бы как хотел? Чтобы я чего-то стыдилась? По-моему, нечего.

– Нечего, – все так же сдавленно ответил он. – Я не собираюсь читать тебе мораль.

– Да и права не имеешь, – спокойно напомнила женщина. – А ты ревнивец! Тот, кто изменяет сам, как правило, сильнее ревнует, я давно заметила. Постой, сейчас я вас познакомлю!

Она вымыла руки и принесла из прихожей сумку. Дима съязвил над ее семейственностью – у Марфы имелся целый миниатюрный фотоальбом, где помещались все ее друзья и родственники. Эрик, ее третий муж, занимал почетную первую страницу.

– Ему это очень льстит, – пояснила женщина. – Ведь мелочь, а приятно. На самом деле мне все равно, на какой странице он будет.

Эрик, на взгляд Димы, ничем не отличался от сотен тысяч сухопарых европейских пенсионеров, упорно не желающих принимать старость, как данное. Подтянутый живот, аккуратно подстриженные седые волосы, молодые глаза за стеклами дорогих очков, нарочито неброская одежда спортивного стиля – все это очень не понравилось Диме, и прежде всего потому, что такого Эрика в самом деле можно было любить. Он критически хмыкнул, и Марфа отняла альбом:

– Нечего, нечего, он отличный парень!

– Сколько ему лет? Во Второй мировой войне, во всяком случае, не участвовал?

– Глупо. – Марфа спрятала альбом в сумку. – Ему тогда должно быть под девяносто. Эрику шестьдесят пять. Он бывший госслужащий, на пенсии. Я бы показала тебе домик с садом, где мы живем, но теперь не стану. Ты странно все воспринимаешь.

– Госслужащий на пенсии? – скривился Дима. Его неудержимо тянуло язвить. – А выглядит, как миллионер. Знаешь, как эти старички, которые никак не желают склеить ласты вовремя и делают подтяжки, скачивают жир, колются гормонами…

– Эрик не делает подтяжек и не принимает гормонов. – Марфа чуть побледнела, и ее голос дрогнул. – Он просто следит за собой и занимается спортом. В случае необходимости может кому угодно своротить челюсть – ты не смотри, что он такой добрый с виду.

– Ох, прости!

– А ты его не обидел. Нельзя обидеть человека, которого совсем не знаешь. Ты хотел посмеяться надо мной, но и тут промазал. Если бы я стыдилась Эрика – разве стала бы его показывать?

Она раздраженно отвернулась к раковине, вдруг все бросила и перекрыла воду. В наступившей тишине было слышно только, как с покосившейся стопки тарелок капает мыльная пена. Дима мучился – он ясно видел, что Марфа неравнодушна к своему пожилому сожителю. Чего доброго, еще влюблена в него?! А что же такое он? Московское развлечение? Приятель на уик-энд?

– И вообще. – Марфа все еще стояла к нему спиной, и ее голос звучал неприязненно и глухо. – Одиннадцатого я уеду, и все кончится. Давно я не чувствовала себя так глупо!

– Ночью ты говорила другое.

– Ночью! – Она повернулась и рассмеялась ему в лицо – язвительно и горько. – Ночью мы все говорим другое! Особенно я. Ты можешь считать меня сумасбродкой, но знай – я всегда искренна. И если я говорила тебе что-то… Значит, чувствовала это.

Он недоверчиво усмехнулся. Марфа подошла и положила руки ему на плечи, пытаясь заглянуть в глаза. Дима отворачивался, но женщина настойчиво ловила его взгляд. Наконец он не выдержал:

– Ладно, я вел себя глупо, виноват! Это все потому, что нервы разболтались. Конечно, ты уедешь, и все кончится.

– И Люда вернется, – тихо сказала Марфа, не сводя с него прозрачных зеленых глаз. – Я думаю, что вернется.

– И ты позвонишь ей из Мюнхена и скажешь, что спала со мной? – полуутвердительно спросил он.

– Позвоню, скорее всего, уже из Кракова, но скажу именно так.

– Вот тогда все действительно кончится.

Она слабо улыбнулась и провела пальцем по его губам:

– Найдешь себе другую. А ты заметил, что мы с тобой чем-то похожи? У тебя тоже зеленые глаза, темные волосы, и ты тоже часто хмуришься… ты не близорук? Я – да.

– Зачем ты все это говоришь? – спросил он, уклоняясь от новой ласки – Марфа потянулась было его поцеловать. Женщина снова улыбнулась:

– Пойми, мы вряд ли когда-нибудь увидимся опять. Ведь это замечательно! Мы друг для друга никто. Нам не надо ничего придумывать, ни от кого прятаться. Мы свободны и сошлись без принуждения, просто потому, что захотелось. Я предала мужа? Ты – Люду? Ну да, так все скажут, но я не испытываю угрызений совести. А значит – совесть моя чиста!

– А может, ее просто нет? – предположил Дима, увлекаясь полетом ее циничной логики. – У тебя все легко как-то получается. А что, если я позвоню Эрику и скажу, что ты ему изменила? Ты же известишь Люду?

– Звони! – без тени испуга согласилась Марфа. – Только деньги переведешь – я и так все ему скажу. Это даже прибавит перца в наши отношения – время от времени полезно встряхнуть мужа. А то начинают смотреть на тебя как на кофеварку. Мое, мол – и все.

– Что-то это мало похоже на историю большой любви, – продолжал издеваться он. – Зачем он тебе, этот дедушка? Хочешь получить немецкое гражданство? Или у деда приличная пенсия?

– Дурак, – просто ответила она. – Я не сплю с мужчинами из-за денег или штампа в паспорте. Я сплю с МУЖЧИНАМИ. – Марфа выделила это слово, произнеся его по буквам. – А в том, что он немец и ему столько лет, Эрик не виноват. И мне это безразлично.

Диму спас телефонный звонок – он не смог бы парировать такой выпад. Злясь на себя и на Марфу, и на недоступного и потому почти идеального Эрика, он сорвал трубку со стационарного телефона. Звонила мать. Ее голос напугал сына – он звучал странно, будто она боялась, что ее подслушивают.

– Только не говори, что я несу чушь, – попросила она с места в карьер. – Сама не своя, честное слово…

– Мама, что такое? Ты здорова?

– Да я-то здорова, и отец тоже. Я за другое переживаю… Что ты обо мне подумаешь? Ладно!

Он был окончательно сбит с толку. Судя по всему, мать что-то натворила и теперь боялась признаться. Узнав, что речь идет всего-навсего о том, что мать обращалась к гадалке с вопросами о Люде, Дима с облегчением перевел дух.

– Ты не осуждаешь меня? – обрадовалась та. – А я боялась… Понимаешь, эта женщина почему-то очень интересуется Людой, и, кажется, не из-за денег. За первый сеанс она, правда, взяла по таксе, но по второму разу гадала уже бесплатно. Я и не просила – она сама звонила Ирме, хотела со мной связаться. И вот опять, только что…

Татьяна решилась позвонить сыну, потому что не могла больше в одиночку размышлять над пророчествами карт Ленорман. Особенно напугало ее последнее, третье. Оно также было дано по телефону, но уже не через Ирму, а напрямую. Ирма не устояла перед просьбами гадалки и дала телефон Татьяны. Та, услышав ее голос, сперва возмутилась, потом заслушалась, а под конец испугалась.