— Но… иди, доложи обо мне… Я граф Долгоруков, гусарский офицер.

Изумлённый и больше не возражая, карлик распахнул ворота, крайне удивлённый тем, что посетителя несли на руках двое сопровождавших его мужчин.

VIII

Поначалу Дмитрий не мог произнести даже слога, когда оказался в комнате больного, которого навещал. Тяжёлая, смущающая тишина последовала за суетой трёх мужчин и карлика, который распахивал двери настежь, чтобы пропустить носильщиков графа, и за представлением больному, сделанным уродливым существом, служившим тому слугой:

— К вам гости, батюшка. Я не хотел пускать их, но они настояли. Возможно, в этом событии есть вмешательство духовных друзей. И я позволил им войти…

— Да, Карл. Нас вчера предупредил наш ангел-хранитель, что мы примем значимого гостя через несколько часов. Я думал, речь идёт о духовном визите. Кто из людей осмелился бы войти в эту лачугу? Но вот! он здесь! Слава Богу! Кто же это?

Карлик выпрямился и, словно важный слуга того странного мира, который открывался, окутанный тайнами, пониманию Долгорукова, представил гостей:

— Граф Дмитрий Степанович Долгоруков, владелец этих земель, и его слуги…

Больной, казалось, удивился, так как живо поднял свою лишённую волос голову, и шары его слепых глаз, покрытые беловатой губчатой плёнкой, заметались в глазницах, края век которых уже были изъедены проказой.

Поражённый до оцепенения, Дмитрий, поддерживаемый слугами, которые держали его словно человеческие костыли, не мог оторвать глаз от того, кого навещал, в то время как слуга и кучер тихо шептали на ухо господину:

— Уйдём, Ваше Сиятельство… Бог, верно, не желает, чтобы вы рисковали ещё и этим.

Теперь, сидя в старом инвалидном кресле, уже рваном и латаном, укрытый шерстяными и каракулевыми лохмотьями, оставленными у его двери сострадательными сердцами; возле печи, некогда имевшей художественную ценность, но теперь пребывающей в полном упадке, Дмитрий увидел не столько человека, сколько человеческие останки, разъедаемые проказой — чудовище с парализованными ногами, слепое, в запущенной стадии лепры, чьи руки, уже без пальцев, поскольку ужасная болезнь разъела фаланги, были неспособны выполнять какую-либо работу для хозяина. Лицо напоминало дьявольскую маску своим уродством, поскольку часть носа, губ и ушей уже исчезла, как и брови, а из багровой и шершавой кожи, словно изменённой ожогами, сочилась отвратительная материя, источая неприятный мускусный запах, подобный зловонному поту.

С большим усилием, возможно движимый состраданием из невидимого мира, Долгоруков произнёс тихим голосом заученную от Петерса фразу, чувствуя, как что-то необъяснимое проникает в его обострённую недавними событиями чувствительность:

— Я навещаю тебя, Козловский. Как ты себя чувствуешь сегодня? Если я могу чем-то помочь, скажи… и будешь услышан.

Больной показал чудовищное искривление щёк: это была улыбка. Дмитрий понял это. И прокажённый ответил со слезами в голосе, хриплым тоном из-за отсутствия ноздрей:

— Хвала Господу за утешение, дарованное бедному больному, Ваше Превосходительство! Благодарю от всей души за милосердное посещение, напоминающее о возвышенных странствиях древних учеников Христа Божьего, которые доходили даже до Долины прокажённых в Иерусалиме, чтобы утешить несчастных дарами для тела и благой вестью для искупления духа.

Внимательно слушая, Митя говорил себе:

— Говорит как оратор. Деликатная тема. Может, он философ?… Разговорим этого несчастного, посмотрим, до чего дойдёт его горе. Должно быть, он тоже безумен. Как можно жить так и не сойти с ума?

— Значит, ты знаешь евангелия или историю христианства первого века? — продолжил он вслух. — Ведь говоришь ты как священник…

— Да, знаю, Ваше Превосходительство! Евангелие было великой опорой, помогающей мне встречать невзгоды; высшим утешением в часы, которые я здесь переношу среди горечи нищеты, позора болезни и одиночества без близких. До такой степени Евангелие защищало меня от несчастий, что даже в таком виде, каким вы меня видите, чудовищным и страдающим, я испытываю моменты такого интенсивного духовного счастья, какого не могли бы испытать ни Император нашей "Святой Руси", ни добродетельные священники нашего любимого "Святого города" Киева в минуты коленопреклонения или бесед с собственной совестью.

— Должно быть, у него и с рассудком не всё в порядке. Его страдания велики… — повторил про себя Дмитрий.

— Пока у меня были глаза, — продолжал прокажённый, не обращая внимания на размышления посетителя, — и дар зрения не покинул меня, я читал и перечитывал евангелия, стараясь постичь их суть. Размышлял над ними до поздней ночи… и сумел найти способ наполнить свою душу достаточно ценными знаниями, чтобы поддержать себя, когда глаза погаснут, побеждённые болезнью. Я читал и другое: углубился в серьёзные исследования психической природы. Читал Сведенборга и классических английских психистов, изучающих выживание нашей души после физической смерти. Читал французских и бельгийских философов-психистов, посвятивших себя сверхъестественному общению между так называемыми живыми и душами так называемых мёртвых. Размышлял, читая иностранные газеты, о сенсационных феноменах в Гайдсвилле, в Соединённых Штатах Северной Америки, когда молодые сёстры Фокс стали посредницами крылатых Духов, желавших доказать людям выживание человеческой души, — феноменах, которые отметили новый период в моральной и культурной эволюции человечества. Читал Аллана Кардека, этого гениального и выдающегося француза, недавно умершего, который сумел собрать, при содействии Духов, в пяти драгоценных томах, доктрину бессмертия, которой не хватало человеческому сознанию… Доктрину, которая исчерпывающе объясняет вечную тему, занимающую наш разум: "Кто мы? Откуда пришли?"

"Куда мы идём? Что такое жизнь? Что такое смерть? Почему мы существуем? Почему умираем? Почему одни страдают, в то время как другие наслаждаются жизнью?". И теперь, когда я больше не вижу, мне помогают добрые глаза этого самоотверженного юноши, который читает мне о попытках нашего мудрого соотечественника Александра Аксакова, стремящегося распространить те же опыты в русском обществе, несмотря на то, как его отвергают, и жаждущего, чтобы они были приняты академиками наших институтов научной культуры…

Заинтересованный граф Дмитрий, никогда не слышавший такой беседы и утомлённый неудобным положением, в котором находился, утомляя слуг, попросил присесть, забыв, что находится в гостях у прокажённого. Карл, карлик, услужливо принёс кресло, помогая слугам устроить господина, и деликатно заметил:

— Не бойтесь, Ваше Превосходительство! Наш больной занимает только свой стул и кровать, на которой отдыхает.

— У меня парализованы ноги, точно так же, как у тебя, Козловский… — ответил Дмитрий. — Я не могу ходить. Я чувствую себя безмерно несчастным из-за этого. Но скажи мне: где ты нашёл такие книги, кто тебе их доставляет?

— Карл пишет авторам или издателям. Рассказывает о моём горьком положении и просит книги. Я узнал о таких публикациях благодаря французским, английским и немецким газетам, которые Карл обычно достаёт. Я получаю даже от частных лиц, англичан и французов, журналы и газеты о психических явлениях, книги, журналы, дружеские письма, которые являются ещё одними тезисами для