такие же перчатки, меховую муфту, и еще укрыла его ноги толстым пледом из козьих шкур, так что на расстоянии 2–3 саженей Дмитрий походил скорее на тюк астраханского меха, чем на путешественника из плоти и крови.

Он направлялся к избе управляющего, чтобы навестить его больного сына.

Перед братом Петерса, к которому его принесли на руках камердинер и сам управляющий, выказавший крайнее удивление, поскольку никогда не ожидал чести такого визита, Дмитрий заметил, что лицо больного было печальным, но спокойным, что глаза его были большими и очень умными, а голос тихим и мягким, как у ребенка. Дмитрий обратился к нему:

— Я навещаю тебя, Иван Федорович. Твой брат Петерс рассказал мне о тебе, и я заинтересовался. Только вчера я узнал о твоем существовании, иначе пришел бы раньше. Мы, в конце концов, товарищи по несчастью, пораженные одной и той же бедой… и этот факт… несмотря на наше разное положение… Хотя… Твой брат уверял меня, что ты терпелив и смиренен… Но ведь ты никогда не жил той жизнью, которой жил я… Поэтому тебе, должно быть, легче смириться. В общем, я хотел убедиться собственными глазами…

Молодой человек улыбнулся, лежа неподвижно в своей постели возле потрескивающего огня, бросавшего красные отблески на его лицо, делая его румяным, и ответил:

— Благодарю вас, барин, за доброту вашего сердца, что навестили меня. Но я вовсе не считаю себя несчастным. Есть люди, которые гораздо более обездолены, чем я, и, думая о них, я считаю себя вполне счастливым.

— Не понимаю!… В 20 лет, полностью парализованный, как я тебя здесь вижу, где ты находишь возможность считать себя счастливым?

— В здравом рассуждении, господин! Разве нет у меня здесь моих родителей, моих братьев, столь добрых ко мне? Чего мне не хватает, если я живу в удобной избе, обслуживаемый вовремя десятью заботливыми руками, хорошо накормленный, тепло укрытый зимой, даже не зная цены всему, что имею? Мне не хватает только здоровья, чтобы ходить и работать. Но могло быть и хуже… и этот мир действительно место боли и страданий… как утверждает наш святой поп. Сам сын Божий здесь претерпел мучения. Барин считает меня несчастным… Но это потому, что вы не знаете Тита Еркова… Вот кто действительно страдалец…

Немного ошеломленный, словно про себя говоря: "Неужели он думает, что я какой-то невежда, что не знаю всех этих вещей?… Ты смирился, потому что тоже невежествен, у тебя даже нет идеала, а невежество держит человека в неполноценности", но не решаясь вслух опровергнуть эти мысли, задевавшие его личную гордость, он предпочел поспешно спросить:

— А кто такой Тит Ерков? Где он живет? Какой он?

— Ему гораздо хуже, чем мне, барин. Он болен уже почти двадцать лет… Воевал в Крымской войне, как и вы, и вернулся оттуда таким. Живет примерно в трех верстах отсюда, уже при въезде в другую деревню. Изба когда-то была хорошей, но теперь очень бедная, колодец перед ней, и ворот больше нет, как говорят, потому что я сам никогда не видел, я болен уже десять лет… Если хотите его увидеть, Петерс покажет дорогу, он всегда проходит мимо.

Не удостоив даже выслушать протесты слуги и управляющего, которые настаивали на его возвращении в усадьбу, поскольку продолжал идти снег, небо всё больше темнело, предвещая бурю с ветрами, Дмитрий велел направить тройку ко второй деревне своих владений, желая познакомиться с Титом. Петерс вызвался показать короткий путь к бедной избе и, хорошо укутанный в плащ, в который его закутала мать, устроился рядом с кучером, довольный тем, что чувствует себя человеком, оказывая услугу самому хозяину этих владений. Прощаясь, Дмитрий, самый богатый человек в округе, достал из кармана бумажник и, торопливо открыв его, взял две купюры по 20 рублей, положил их рядом с больным и пробормотал, несколько смущенно:

— Это подарок… Купи себе что-нибудь, что тебе хочется.

Иван с улыбкой поблагодарил за непривычный подарок. И граф, снова уходя под руку со слугой, услышал, как тот зовет младшую сестренку, восьми лет, и говорит ей очень радостно своим мягким и нежным, как у ребенка, голосом:

— Возьми, Сонечка, эти 40 рублей, которые барин был так добр мне подарить. Когда утихнет буря, пойди и купи куклу, которую хочешь. На оставшиеся деньги принеси красивый платок для матушки и душистое мыло для дяди Захара… и еще свисток Петерсу, чтобы созывать кур. Не находишь, что платок на голове у маменьки совсем выцвел?

Девочка сострадательно улыбнулась и ласково спросила:

— А тебе, тятенька, что принести?

— Ничего… Мне ничего не нужно…

"— Добрый день, батюшка, как вы себя чувствуете сегодня? — крикнул маленький Петерс своим свежим фальцетом, обращаясь к так называемому Тито Жеркову.

Был уже полдень. Снег продолжал падать, и небо вместо того, чтобы проясниться к этому часу, казалось еще более драматичным, окутанное ветром, который начинал свистеть в кронах почти полностью оголенных деревьев, тревожа путников и поднимая накопившийся снег, чтобы сложить его дальше маленькими сугробами. Они прибыли к жилищу нового больного.

Это была жалкая изба, которая, возможно, когда-то была живописной и уютной, но теперь стала отталкивающей с разбитыми окнами, стенами, покрытыми плесенью, расшатанными ступенями и входными воротами, полностью оторванными от петель и упавшими набок, затрудняя проход. Три тощих гуся подняли тревогу своим характерным гоготом, напоминающим лай сторожевого пса. Мусор, скопившийся то тут, то там, теперь затвердел, исчезая под снегом. А рядом с домом несколько полуголых ив извивались на ветру, белея от снега, скапливающегося на их многочисленных ветвях.

Поначалу Дмитрий Долгоруков не мог говорить, настолько отталкивающее впечатление произвели на его чувствительность состоятельного человека нищета больного, одиночество дома — дверь которого любой мог открыть снаружи, просто подняв щеколду — и степень болезни его обитателя. Он, уже вкусивший все удовольствия, которые может предоставить богатая жизнь, до сего дня не знал значения слов: бедность — нужда — нищета!

Перед ним находился парализованный человек, живущий в одиночестве, распростертый на койке, слепой, которому некоторые ближайшие соседи, включая управляющего Дмитрия, в лице Петерса и кого-то из других детей, приходили по очереди два или более раз в день, чтобы принести еду, необходимую для согрева одежду, провести какую-то уборку повсюду и поддержать огонь в очаге, чтобы он не умер от холода. Несчастный нищий, полоумный, но не совсем бесполезный, составлял ему компанию по ночам или когда погода не позволяла ему бродить по деревням, пользуясь крохами и теплом, которые его товарищ по несчастью получал от добрых людей.

— Ты всегда жил в таком состоянии? Твоя болезнь