искажающего славянскую действительность, схематичного представления о системе языческих верований в глазах христианского духовенства, описывавшего эти верования; 2) смешивания в описаниях данных, взятых из действительных наблюдений, с литературными заимствованиями, не соответствующими актуальной действительности. Результаты применения обоих этих ошибочных методов в русской литературе рассмотрел Е. В. Аничков в своей работе, посвященной языческой религии Руси. Что касается схематичного образа язычества, представленного в русской литературе, то, по мнению автора, этот образ восходит в конечном итоге к библейским мотивам. Христианскому почитанию Бога — Творца всего сущего противостояли два языческих культовых круга: культ богов, неоднократно осуждаемый в Библии и приговоренный к уничтожению (Второзаконие 7, 5: «Но поступите с ними так: жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканы их сожгите огнем»), а также культ «твари» (Послание св. апостола Павла к римлянам 1, 25: «Они заменили истину божию и поклонялись и служили твари вместо Творца, Который благословен во веки, аминь»)[304]. Это не были две взаимоисключающие схемы язычества, как, похоже, склонен с оговорками считать Аничков, а скорее два аспекта одной схемы. Трудно говорить об относительной хронологии обеих соответствующих концепций в русской религиозной литературе, как это делает Аничков[305], тогда как обе они проявляются уже в Речи Философа и в русском летописании 11 века, как мы уже выше отмечали. В то же время в истории религии раньше проявляется культ «тварей» (полидоксия), чем культ богов (политеизм), что сознавали и авторы двух вышеупомянутых источников. На первый взгляд, оба культовых круга принципиальным образом искажают образ религии славян. Культ богов в этой религии, собственно, не имел значения, культ тварей, или природы, не исчерпывал всей полидоксии. Однако, если мы внимательнее присмотримся к русской версии этой схемы, то заметим, что она существенно отличалась от фактического состояния только в пункте выделения политеизма. Без сомнения, под влиянием этой схемы русские проповеди непрестанно порицали почитание богов, перечисленных поименно, но в своем большинстве (кроме Перуна и демона Мокоши) фиктивных. В случае же полидоксии данную схему можно считать почти исчерпывающей. Прежде всего понятие «культа богов» не было на Руси идентично понятию политеизма. Слово «бог» ввиду отсутствия у славян развитого политеизма служило для определения демона, а русские литераторы называли бесами обе категории мифологических существ, богов и демонов, не делая между ними различия. Таким образом, первый культовый круг охватывал также и демонологию, составляющую важный раздел полидоксии. Что же касается культа тварей, то в него можно включить не только культ природы, но и культ мертвых, поскольку человеческая душа тоже является Божьим творением. В конце концов вне сферы двух схем оставалась бы только магия, однако она была тесно связана с другими областями полидоксии. Но с источниковедческой позиции схема искажала образ религии славян, приукрашивая его и привнося в него более сложные, политеистические черты, и в то же время она не ограничивала богатства содержания верований, отраженного в литературе: как раз о магии, которой не нашлось места в схеме, мы находим, пожалуй, более всего данных. Таким образом, источники, независимо от схемы, позволяют проанализировать все четыре области полидоксии: культ природы, культ мертвых, магию и демонологию.

Итак, в сфере полидоксии библейская схема не составляет препятствия в процессе исследования источников, разве что заставит отнести какого-нибудь демона вроде Мокоши к категории богов. Затемняет картину полидоксии только недобросовестный литературный метод, стирающий границу между фактическими верованиями и отраженными в памятниках литературными заимствованиями, а также собственными домыслами или вообще измышлениями авторов описаний. Главными источниками сведений о полидоксии являются церковно-правовые памятники, в частности: Ответы митрополита Иоанна 2 (1080–1089), так называемые Вопросы Кирика, Сабы и Илии (1136–1156), Поучение епископа Нифона, а также многочисленные церковные уставы, синодальные решения, постановления и т. п.[306], в особенности многочисленные проповеди, «слова», сохранившиеся в позднесредневековых переложениях, переполненные вставками и требующие скрупулезного источниковедческого анализа. Их зачастую сомнительный характер лучше всего виден на примере упоминаний о политеизме, относительно хорошо известном из более ранних источников. Повторяются имена, приведенные в Повести временных лет, а если, например, некий Переплут, неизвестный древним источникам, неожиданно появляется в тексте об идолопоклонниках, приписываемом св. Григорию, то его подлинность как бога не подтверждается ничем, хотя можно предположить, что он представлял искаженную форму какого-то демона[307]. Даже там, где в проповеди есть указание на новое наблюдение, рекомендуется быть очень осторожным. Например, в изречения святого Григория после упоминания о уже отвергнутом Перуне добавлена вставка: «и сегодня в отдаленных местах молятся ему, проклятому богу Перуну, и Хорсу, и Мокоши, и Вилу»[308]. Эта явная, казалось бы, вызывающая доверие глосса к упоминанию о Перуне, противопоставляет центры, в которых христианизация имела больший успех, отдаленным районам, еще сохраняющим языческие традиции в 14 веке, когда этот текст возник. Но упоминание в глоссе непосредственно после Перуна о Хорсе, как и в летописном описании пантеона Владимира, а также упоминание о Мокоши, которая это описание завершает[309], указывает на литературное, точнее летописное, происхождение глоссы. Приведенное же имя Вила в мужском роде вместо женских демонов вил свидетельствует о некомпетентности автора вставки в вопросах мифологии и тем более рождает пессимизм в отношении достоверности глоссы. Ведь и упоминание об отдаленных местах может выражать только предположение автора, что где-то далеко еще сохраняется культ богов, о которых он сам читал в литературе, хотя в действительности их культ либо был забыт (Перун), либо никогда не существовал на Руси (Хорс), либо имел иную форму, нежели та, что была представлена в глоссе (Мокошь, вилы). Одним словом, полагаться на эту глоссу не стоит.

Менее понятно происхождение вставок, касающихся полидоксии, очень слабо отраженной в древнейшем летописании. Часть этих элементов была взята непосредственно из наблюдений, а кроме того, они переходили в среде памятников одного типа от одного произведения к другому. Самые древние проповеди, сохранившиеся в переложениях 14 века, имели целью искоренить языческие пережитки и проявления двоеверия, синкретизма[310]. Это Слово некоего Христолюбца, «Слово св. Григория о идолопоклонниках» («Слово святого Григорья… о томъ, како первое пагани суще языци кланялися идоломъ…»), а также, несмотря на компиляционный характер, не лишенное оригинальных вставок «Слово святого Иоанна о идолопоклонниках» («Слово отца нашего Иоанна Златоустаго… о томъ, како первое поганые веровали въ идолы…»)[311]. Аничков, пользуясь методом, при помощи которого Шахматов проводил анализ летописей, пробовал воспроизвести текст двух первых проповедей — без позднейших вставок из русской мифологии, а также установить время возникновения вставок: в середине 11 века в Слове некоего Христолюбца и в шестидесятые годы того же века