обсудить политические вопросы независимо от государственных институтов. Во все время своего министерства Валуев скоро и решительно подавлял какие бы то ни было политические инициативы как дворянских, так и земских собраний. Кроме того, он был чрезвычайно враждебен в отношении новоучрежденных «мировых посредников», поставленных содействовать крестьянам и помещикам в проведении освободительных положений 1861 года[214].

По мнению Валуева, правительство обязано было удержать при себе бразды правления всеми без исключения политическими вопросами, и вследствие новых вызовов 60-х годов министр все более и более утверждался в глубокой вере, что в том и заключался краеугольный камень традиционной министерской и безраздельной самодержавной власти. И к 1866 году первоначальные опасения Валуева в отношении угрозы радикализма и упадка государственной власти уже вполне оправдывались. Великие реформы – освобождение крестьян, реорганизация судов и учреждение земств – открыли ящик Пандоры, и Валуева пугало то, что общество и в целом движущие историей стихии оказывались все менее подвластны государству. Так что после неудавшегося покушения Каракозова в апреле 1866 года министр уже вполне мог писать Урусову о своем проекте реформирования Государственного совета, что тот в прямом смысле направлен на «спасение самодержавия»[215]. Но его проекты и служебные записки того времени в большинстве своем отражали приверженность восстановлению правительственной власти в качестве предпосылки дальнейшего ужесточения контроля над политическими преобразованиями. Прежде приглушенные или даже только подразумевавшиеся аспекты «министерской власти» теперь начинали брать верх в его работах над более оптимистичными планами по расширению границ самодержавной политики. Так, уже в следующем, 1867 году он писал императору о «неопределенных и патологических общественных чаяниях»; по его словам, «русский народ за века обвыкся с сильной властью и ее повсеместным приложением. Лишь государственная власть, уравновешенная в своем притяжении и с равной силой воздействующая на все самые удаленные области страны нашей, сумеет направить общество к дальнейшему его развитию по пути истины и закона»[216].

Оказавшись ключевой фигурой «эволюционного межвременья» МВД – между окончательным закатом прогрессивной эпохи Ланского/Милютина и наступлением консервативных лет министерства Тимашева и Макова, – Валуев почти невольно способствовал упрочению традиционного идеала министерской власти. Взятый им курс на неограниченную административную и полицейскую власть остался и после Александровской эпохи, поддерживаемый графом Д. А. Толстым, В. К. фон Плеве, И. Л. Горемыкиным, П. Н. Дурново и многими последующими министрами. Несмотря на то что в свое министерство Валуев так и не сделался безусловным лидером правительства, его последовательная и энергичная аргументация в пользу административных и полицейских мер, а также проводимая им политика по их усилению оказали сильнейшее влияние на будущее МВД.

Восстанавливая административную и полицейскую власть, Валуев стремился дать новое обоснование традиционному интервенционизму, контролю государственной власти и длящемуся господству бюрократии в политической жизни России. Валуев подтвердил и еще более усилил движение к уравниванию интересов МВД, правительства и государства, связывая таковые непосредственно с самодержавием как единственным законным устроительным принципом России. Подобная релегитимация самодержавия укрепила его антиинституциональные предубеждения, что, в свою очередь, способствовало развитию некоторого «аналитического паралича» в принятии внутриполитических решений и обострению ощущения правительственного кризиса в последние полтора десятилетия правления Александра II.

О роли Валуева в идеологической реорганизации МВД свидетельствуют структурные дополнения, имевшие место после 1861 года, в особенности учреждение Юрисконсультской части; на то же указывало расширение полномочий министра, получившего право издавать циркуляры, имевшие силу закона, а также целый ряд законов и мер, направленных на укрепление административных и полицейских полномочий государства. Восприятие эпохи Великих реформ оказалось для Валуева окрашено грандиозным идеологическим расколом между правительством (и, в частности, министерской властью) и параллельными ему принципами управления в виде земств и реформированных в 1864 году судов. В 1881 году, уже после убийства Александра и отставки Лорис-Меликова, Валуев рассуждал:

Различные реформы прошлого царствования не принесли желаемых результатов, а иные из них обернулись последствиями и вовсе не подходящими к монархическому принципу… Следует прибавить также, что в нашем законодательстве по-прежнему наличествует дуализм новых и прежних учреждений и положений, по-прежнему между собой не согласных.

Полиция и органы управления оказались отодвинуты далеко на задний план под давлением судебных и общественных институций, а между судебной властью и правительством имеет место антагонизм и разногласие, что совершенно пагубно для государственного порядка[217].

Подобный дуализм институций и принципов управления с отчетливостью проявился Великими реформами уже в самом начале 60-х годов. Подъем радикальных настроений у коренных народов империи, все явственнее звучавшее общественное мнение и Польское восстание 1863 года – все это побуждало приверженцев традиционной министерской власти занять оборонительную позицию. Отношение правительства к новым принципам, учреждениям и назревающей угрозе со стороны общества определялось Валуевым и МВД. Тогда же валуевское министерство вернулось к попыткам усилить губернаторскую власть, причем как в отношении губернских учреждений прочих министерств, так и земских органов местного самоуправления. Валуев стремился ограничить деятельность земств сугубо вопросами местного хозяйства, лишив их исполнительной власти и финансовых средств, необходимых для выполнения даже столь скудных функций.

Роль Валуева в восстановлении исконных прав министерской власти и в целом обеспечения гегемонии правительства в эпоху Великих реформ не осталась незамеченной современниками[218]. Так, министерский подчиненный Валуева цензор А. В. Никитенко отмечал возрастающую зависимость министра от полицейских полномочий при определении роли МВД в цензуре, губернском управлении и новой судебной системе [Никитенко 1955,3:49,52, 54,69,71,76,92][219]. Никитенко считал, что сам Валуев и начальник III отделения и шеф жандармов граф П. А. Шувалов склоняли Россию под полномасштабное полицейское иго. По его словам, Валуев все более видел в прессе своего личного врага. Также цензор инкриминировал Валуеву расшатывание новосозданной судебной системы с целью установления над нею строгого административного контроля. Никитенко называл Валуева «с ног до головы бюрократ [ом], который понимает… [лишь] канцелярские отношения и рапорты», последовательно пренебрегает «общественным духом» и потому является одним из злейших врагов России [Там же: 61, 80, 82, 90].

Сторонник прогрессивных идей и один из первых высокопоставленных чиновников, отправленных в отставку после неудачного покушения Каракозова, министр народного просвещения А. В. Головнин также оставил ценные рассуждения о деятельности Валуева. Они познакомились еще в 1845 году во время службы в Прибалтике. Головнин, пусть и считая Валуева человеком прекрасно образованным и блестящим руководителем, остро критиковал проводимую его министерством политику. Он подчеркивал, что в продолжение пяти лет в 40-х годах служил при канцелярии министра внутренних дел Перовского и имел потому ясное представление об обязанностях и методах МВД. Главным ядром головнинской критики МВД являлась деятельность ведомства в области политического правосудия: шпионаж и доносы все глубже укоренялись