И по сию пору Антон жил с занозой в сердце по неведомому Сан-Питеру, где ездили на разбитых «фордах», где девки давали за сахар, а солнце ходило босое по стеклу небоскребов. Ни раньше ни позже он не слышал песни лучше.

Магазин пластинок находился в центре города, в квартале особняков за высокими каменными заборами. Антон однажды, сам не зная зачем, залез на такой забор, да так и замер с разинутым ртом над ощетинившейся заостренными металлическими прутьями траншеей. Взгляду его открылся белый с колоннами дворец, идеально подстриженная зеленая трава, выстроившиеся по линейке деревья, продолговатые и круглые цветочные клумбы, дрожащая голубая вода во врытом в землю водоеме с мозаичным дном. На ступеньках стояла ослепительно красивая, стройная девчонка в махровом халате. Антона изумило выражение ее лица — на нем как бы отпечаталось горделивое достоинство, изначальное уверенное спокойствие. Их взгляды встретились. Лицо девчонки зажглось презрением и гневом. Она быстро поднялась по ступенькам. В следующее мгновение из невидимого динамика прямо в уши Антона проорало: «Вы нарушили границу частного владения. У вас три секунды, чтобы покинуть его пределы. В случае отказа…» Антон увидел бегущего вдоль траншеи охранника. Пуля ударила в бетон, брызнули осколки. Антон спрыгнул с забора, успев, впрочем, отметить, что трех секунд еще не прошло.

«Чей это дом?» — спросил он несколько месяцев спустя у учителя, когда они всем классом возвращались в школу после посещения музея истории демократии. «Председателя правления Бомбанка, — ответил учитель. — Был. Вчера его взорвали в машине вместе с семьей». — «Кто?» — «Выходит, есть люди, которым нравится взрывать банкиров, — объяснил учитель. — Это свобода, ребята. Банкир свободен распоряжаться деньгами, а кто-то, стало быть, свободен взрывать его в машине вместе с семьей».

…Глядя на рассекающую руками и ногами утренний воздух Золу, Антон подумал, что она замыслила невозможное. Путь к белому дворцу, зеленой траве, цветам, голубому бассейну за бетонным забором неимоверно труден. В общем-то его нет, этого пути. И в то же время он есть. Кто-то ведь живет в особняках. Путь есть для тех, кто верит, кто ставит жизнь на кон. Антон не верит — для него нет. Зола верит — для нее есть.

Больше всего на свете Антону хотелось исчезнуть, собрать котомку и уйти куда глаза глядят, хотя бы снова в работники к инвалидам. Ему ли не знать, чем заканчиваются бандитские штурмы городов? Шансов остаться в живых нет! Как, впрочем, не больно много их и если он, вор и дезертир, побредет с котомкой без денег и документов.

— Ваза твоя, — Антон подумал, что даже если бы он спрыгнул с сосны без вывиха, то вряд ли бы устоял против такого мастера борьбы, как Зола. — Во дворце ей в самый раз.

Зола вдруг незаметной подсечкой бросила его на траву. Антон поймал ее руку, взял вместе с шеей в «замок».

— Э… да мы сопротивляемся, — пробормотала Зола, высвободила руку, играючи ударила Антона по ребрам. Антон взвыл от боли. — Прости, забыла… — засмеялась Зола, упала на спину, раскинув руки.

— У тебя нет крестика на ноге, — сказал Антон. — Ты что, можешь рожать?

— Не думаю, — Зола только что закончила физические упражнения, но уже дышала ровно. — Я здесь десять лет живу, но не слышала, чтобы хоть одна родила. Дети есть, но их привозят.

— Все равно, ты не можешь знать точно, если нет крестика.

— Наверное, — согласилась Зола, — никто ничего не может знать точно.

Антон подумал: вполне возможно, она уже сегодня будет спать с Конявичусом — что за имя? — или с Ланкастером, да мало ли с кем? Это было так же очевидно, как то, что ему не усидеть на заповедной территории, не сшить на зиму шубу из звериного меха, не собрать урожай пшеницы и овощей, не насушить впрок табака. В мире, как и прежде, не было ничего постоянного. Ничего нельзя было взять с собой в следующий день, кроме собственного — хорошо, если одетого и живого, — тела.

— Ты сможешь сделать мне документы? — спросил Антон.

— Если мы победим — у тебя будет все, — ответила Зола. — Если нет — документы тебе не понадобятся. Мне пора. Встречаемся на закате у красной проволоки.

Антон шел к Елене, недоумевая, почему Зола не проявила интереса к загадочной старушке. Ему казалось, он делится с ней важной тайной, Зола же откровенно скучала.

— Не веришь? — спросил Антон.

— Почему? Верю, — зевнула Зола, — да только что мне до этого?

— Нет дела до страны, где люди живут не так, как мы? — удивился Антон.

— Эти люди сознательно отказались от свободы и демократии, — ответила Зола, — они там ходят по гудку на работу, молятся на своих вождей, спят под одним одеялом, растапливают льды пламенными задницами. Раньше, говорят, Антарктида была белая — стала красная от их знамен с двадцатью бородатыми дураками. Там у них хуже, чем у нас в борделе. Пошли они!

— А если там у них лучше, чем у нас в борделе? — Антон по молодости лет и недостатку средств еще ни разу не был в свободном демократическом борделе, но сомневался, что в борделе очень хорошо.

— Твоя старуха — сумасшедшая. Она все врет. Там никто не был. Они боятся пускать к себе свободных людей. Ты бы согласился жить в стране, где вместо свободы эта… как ее… осознанная необходимость? Я не хочу, чтобы кто-то что-то за меня необходимо осознавал!

Антон подумал: так мог бы ответить его друг Бруно, который в отличие от Золы не читал «Дон Кихота». Еще недавно Антону казалось, что книги, как редкие звезды, плавают в океане темных голов. Отдельные головы зажигаются от книг, как лампочки. Пусть и на ограниченном пространстве, но тьма убывает. Антон печалился, что в свободнейшем и справедливейшем из миров мало книг и много тьмы. От Елены он узнал, что в другой стране с книгами проблем нет. Книги там абсолютно доступны и бесплатны, как, впрочем, и многое другое. Родная — свободная — страна, таким образом, представала темным кладбищем. Чужая — тоталитарная — залитым светом читальным залом. Антон подумал, что, должно быть, там читают другие — тоталитарные, исповедующие коллективизм и коммунизм, сочиненные этими самыми двадцатью бородачами — книги. Но Елена сказала, нет, те же самые, что и здесь. Все написанные когда-либо жившими авторами книги. «Если, конечно, у вас еще пишут и издают книги», — добавила она. Еще Елена сказала, что раньше, когда в стране Антона существовали писатели, их произведения передавали по радио. Они у себя в Антарктиде записывали через космические спутники эти произведения и немедленно их издавали. «Они становились бестселлерами, — говорила Елена, — в них было то, чего не было у наших писателей». — «Что же это?» — спросил Антон. «Ощущение смерти, — ответила Елена, — у нас большой спрос на такую литературу». Антон подумал, что с удовольствием поделился бы с кем-нибудь собственным ощущением смерти. Да только с кем? В стране определенно наблюдался избыток этого товара. «Все люди смертны», — заметил он. «Да, но лучшие умы человечества во все века считали это величайшей несправедливостью, — возразила Елена. — В партийной программе так и записано: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение людей будет жить в новом мире по законам справедливости».