Нервы сдали. Зина, благообразная, всегда невозмутимая Зина бросилась с кулаками на Арнольда Арнольдовича. Он, хохоча от удовольствия, отбивался от разъяренной фурии, пока ее не оттащили в угол Ежов и Хрусталев. Сабельников в это время сидел вполоборота к дерущимся, наблюдая за чертиком, оседлавшим нос ботинка. Кивнув на редактора, сказал бесенку с презрением:

– Революционер.

– Я хоть раз в жизни сказал то, что думаю, – Арнольд Арнольдович вытирал со щеки кровь – Зина все-таки поцарапала его.

– Погоди, ты у меня взвоешь, – грозила из угла Туркина, часто дыша.

В другой раз Арнольда Арнольдовича хватил бы удар от ее угроз, но все меняется. За считаные дни изменился и он. Странно, но изменения его не угнетали, не радовали, не удивляли. Он всегда был таким, просто настоящего себя душил. Но вот он все же ожил, настоящий Медведкин, способный чувствовать и жить, как велит сердце. Да только теперь это ни к чему. Как обидно. Он угрюмо ссутулился на стуле, сунув ладони рук между коленями.

Мужчины совещались – рыть или не рыть. Хрусталев воздержался, предложил устроить сеанс спиритизма, но на его идею все дружно плюнули, а Фоменко пробурчал:

– Мы читали твои брошюры, там одна лабуда.

Медведкин был категорически против, остальные – за. Итак, выбор сделали. Лопаты искали в подвалах белого дома, где запросто можно отсидеться год при тотальной осаде. Там есть все: противогазы на случай химической атаки, продукты, одеяла, посуда, керосинки, спички и… лопаты. Взяли нужное количество, из них две саперных, прихватили на всякий случай и топор. В отсеке мэра в молчании ждали наступления глубокой ночи. Один Медведкин негромко бубнил, ни к кому не обращаясь, а в пространство:

– Что вы делаете? Очнитесь. Нельзя же так поступать. Вы уважаемые люди. Вам прощается многое. То есть вы сами себе все прощаете. Но то, что вы хотите сделать сегодня, слишком большой грех. Опомнитесь. Только подумайте, что вас могут увидеть. Вас! За таким занятием! Это не по-человечески. Так люди не поступают. Впрочем, мы давно уже не люди, мы тела, живые трупы с примитивными инстинктами. Нам не простится…

Голос его тонул как в вате.

5

Ночь. Полная луна. Кладбище. Но теперь уже не старое, а новейшее. Неподалеку есть еще одно, но там тоже хоронить негде, вот за городом и выделили место для нового кладбища. Его не успели огородить, потому что не решили, где границу делать. Новое кладбище на романтический лад не настраивает и не выглядит столь пугающим, как старое. Здесь все распланировано по квадратам, могилы находятся в строгом порядке одна за другой, растительности нет, разве что кое-где чахлая березка или ива растет, посаженная совсем недавно. На новом кладбище однообразно, ориентиров нет, пространство огромно. Семь человек остановились у первых могил. А темно хоть глаз выколи. Только луна, выглядывающая из-за быстро бегущих туч, высвечивает кладбищенский ландшафт.

– Где же искать могилу Рощина? – спросил Сабельников. – Арнольд Арнольдович, не подскажете?

Тот молча отвернулся, выразив тем самым свое осуждающее фе.

– Я скажу, – заявил Ежов, суетливо доставая блокнот из внутреннего кармана пиджака. – Я сегодня ездил сюда. Хотел убедиться, что могила Рощина существует, сами понимаете. Мне сторож объяснил, как найти, назвал ориентиры, а я записал еще и номер могилы. Идемте.

Медведкина в принудительном порядке заставили взять фонарь, поскольку тот твердо отказался брать лопату. Правда, еще в здании администрации он не хлопнул дверью, не ушел с гордо поднятой головой после произнесения своих обличительных речей. Возможно, его удержал страх перед неизвестностью или боязнь остаться в одиночестве перед гневом Кима, или любопытство погнало его на кладбище. Так или иначе, но он шел сейчас вместе со всеми к могиле Рощина с тревожно стучащим сердцем. Семерка не стала бродить среди памятников и могильных холмиков, пошла напрямую, перескакивая через оградки, а то и шагая прямо по плитам. Мужчины любезно подавали даме руку, хотя та прекрасно обходилась без посторонней помощи. Кому-кому, а уж Зиночке преграды нипочем, когда есть цель. А до нее в конце концов добрались. Семерка окружила место захоронения, замерла в молчании – очевидно, каждый вспомнил сакраментальное «мементо мори». Обыкновенный холмик и крест с надписью, памятник пока не поставили – могила должна дать усадку. Свежие цветы на ней говорили, что могилу навещают живые. Семь человек стояли и молчали.

– Ну? Что стоите? – несмело пробормотала Зина. – За дело.

– Да, не вам же рыть, – подковырнул ее Бражник.

– Хватит! Хватит! – рявкнул Сабельников и первый погрузил в рыхлую землю штык лопаты. Так сказать, личным примером показал, как надо работать физически.

К нему присоединились Бражник и Фоменко. У этих работа спорилась куда лучше, чем у мэра. Хрусталев стоял, нежно прижимая лопату к груди и улетев мыслями далеко, – одно слово, блаженный. Его вернул на землю Сабельников:

– Не стой истуканом, Матвей Фомич. Ручками давай, ручками.

Хрусталев встрепенулся и нехотя, натужно, неторопливо и неуклюже принялся разгребать землю саперной лопаткой. Ох и непривычен каторжный труд землекопа. Зина, понаблюдав за работами, решила, что дело движется недостаточно скоро, вырвала лопату у Хрусталева и начала скоро орудовать ею…

Степа выбрал прекрасное место для наблюдения. Кто-то не пожалел денег на два мраморных памятника, высившихся на постаменте, объединявшем две могилы. Отсюда кладбище просматривалось как на ладони. Приложив прибор ночного видения к глазам, опер не выпускал из виду крадущихся среди надгробий семерых полуночников. Вдруг почувствовал тепло, вздрогнул. Как-никак кладбище, да еще ночью! Но то была Яна.

– Янка! Я где сказал быть?! – шикнул на нее.

– Тише, Степа, а то упустишь своих шишек. А здесь ничего, тихо только… А я компании люблю. Между прочим, сегодня пятница, тринадцатое – день нечистой силы. Представляешь, в полночь выходят покойнички из могил – и начинается здесь шабаш…

– Ладно тебе! – тихонько оборвал ее Степа. – Развыступалась!

– Степа, дай посмотреть в бинокль, а?

– На, все равно не отстанешь. Дернул же меня черт попросить тебя пожрать привезти. От голода бы не умер, а ты теперь под ногами путаешься.

Яна, поднеся к глазам бинокль, от восторга только открывала и закрывала чудный ротик. А Степа в это время, глядя на подружку с нежностью, думал, что без Янки сегодня было бы совсем тоскливо. С ней даже кладбище дискотекой покажется. Любит ее? Он затруднился бы ответить. Знакомы они полгода, разные, как шар и кубик, но почему-то тянет их друг к другу. Он серьезный, неторопливый, она болтушка и на месте не сидит. Он двадцать раз подумает, прежде чем сделать шаг, Яна вообще не думает. Так с предложением было: провел с ней ночь, потом предложил выйти замуж, но думал об этом месяца два. Она же сразу: давай, и быстрее. Иногда наивная откровенность Яны ставила Степу в тупик, тем не менее с ней весело, она его дополняет. К тому же Янка выделяется из толпы – очень симпатичная, даже красивая. Особенно носик у Яны славный – прямой и аккуратный. Есть надежда, что их дети не унаследуют нос Степана, малопривлекательный, даже уродливый, по его мнению, курносый нос. И вообще, у него масса недостатков. Когда он так рассуждал, возникал сам собой вопрос: а что она в нем нашла? Но у Яны про то не спрашивал. Раз согласилась выйти замуж, значит, недостатки ее не волнуют. Он потянулся и поцеловал ее в щеку. Никакой реакции, бинокль занимал ее полностью.