— Бибики? — донесся снизу оживленный Андрюшин голосок.

— Машинки, — подтвердил Богдан.

Ждать июля, чтобы преподнести сыну в подарок автотрек, Моджеевский не стал. И не прогадал. Возиться с серпантином трасс, тоннелями и мостами Андрюше нравилось едва ли не больше, чем играть с самими машинками.

«Взятка!» — мысленно возмущалась Юлька, борясь с дурацким чувством умиления от того, как две светлые макушки нависают над подъемниками и парковками.

«А какие варианты?» — парировал воображаемый Богдан, и она не находилась, что на это возразить.

Зато сейчас могла неуверенно проговорить:

— Я планировала готовить…

Богдан поднял голову и вопросительно взглянул на нее. Она смутилась. Смешалась. Так глупо и по-дурацки выходило.

— Тогда я хотя бы пирог испеку. С малиновым джемом. Ты любишь малину?

— Клубнику я люблю больше. А тебе очень подходит клюква, — хохотнул Бодя. Тут же, словно в поддержку, колокольчиком захихикал и Царевич, отчего Юлька вспыхнула и проворчала:

— Знаете что, Моджеевские? Вы там машинками заниматься собирались — вот идите и занимайтесь!

И так же резко, как высказалась, замолчала. Она впервые сына тоже назвала Моджеевским. Совершенно неожиданно для себя — это ведь еще привыкнуть к такому надо… а оказывается, не так уж и надо.

— Если захочешь присоединиться, у нас найдутся для тебя важные дела, — кивнул Богдан и уверенно зашагал в комнату.

Следом за ним, тем же чудесным способом, что и на кухню — верхом на самосвале, под громкое «Др-р-р-р!» ломанулся и Андрюшка. А Юлька, глядя им вслед, взяла и улыбнулась.

Раскладыванию покупок она посвятила следующие пять минут, а потом, приготовив продукты, необходимые для пирога, ушла в комнату. За передником и кухонными полотенцами, стопкой оставленными после глажки в кресле возле дивана. Да так и замерла там же. В дверном проеме.

На журнальном столике стояла круглая картонка лилового цвета, перевязанная атласной белой лентой. А в картонке — розы. Голубые и розовые. Шоколадные. То, что не настоящие — сообразила еще с порога, что шоколадные — подойдя ближе и наклонившись.

И рассмеялась, вспомнив, как лет триста назад, в прошлой жизни, килограммами ела шоколадки, когда нервничала. Еще в школе. Когда ее знал Богдан. И это было безумно смешно в свете всех ее сегодняшних колючек.

Подхватив на руки картонку, она направилась в комнату, которую детской назвать теперь было трудно. Но и казармой — как-то перебор. Мальчики — Моджеевские — как раз расположились на полу, раскладывая детали автотрека, и выглядели очень занятыми. Наблюдению за ними можно было посвятить хоть весь вечер, а план прятаться за приготовлением ужина Богдан ей сорвал. Окружал. Заполнял пространство вокруг. Выводил на нежность. Невозможно испытывать что-то иное, когда они — вот так. Напротив.

И глядя на них обоих, Юля покаянно проговорила:

— Я пыталась сегодня дозвониться до Ярославцева.

— Получилось? — быстро спросил Богдан и заинтересованно посмотрел на Юлю.

— Не берет, — вздохнула она, прошла глубже в комнату и села на диван, на котором обычно спал Моджеевский. — Я надеялась, что мы договоримся о встрече.

— Юль, — мягко проговорил Богдан, поглядывая краем глаза, как Андрей пытается воткнуть детальку в неподходящее место. Его старания сопровождались упрямым сопением и уверенностью в правильности действий. — Мне он прямо сказал о намерении решать все через суд. Собственно, подготовкой бумаг сейчас и занимаются юристы.

— Ты уже дал команду фас, а мне не сказал? — грустно улыбнулась Юля.

— Я не охочусь на людей.

— Не уверена. Я по-прежнему мало знаю о тебе.

— И что мне сделать?

— Полагаю, примерно то же, что и раньше, — пожала она плечами. — Решать все самому. Ты же по-другому не сможешь, ты же Моджеевский.

— Ну давай вместе, — он усмехнулся, пожал плечами и кивнул в сторону картонки, которую она по-прежнему держала в руках. — Сейчас иди это выброси. Потом мы с тобой обсудим, могу ли я тебе подарить конфеты, и, если ты согласишься с моими доводами целесообразности такого поступка, я сгоняю в магазин. Обещаю даже пешком сходить. Тут за углом как раз есть, бабка ваша говорила, что корейцы держат.

Ее брови подлетели вверх. Она сначала опустила взгляд к розам, потом обратно к Богдану. А потом широко улыбнулась и заявила:

— Дудки! Мне такие никогда не дарили. И я сейчас сделаю страшное признание, к которому ты можешь оказаться не готов.

— Думаешь?

— Где я и где «думаю»? — хмыкнула она, кивнув в сторону Андрея, в это время поднявшего в воздух машинку, изображая ее полет над игрушечным лесом.

— Сейчас неважно. Оглашай!

— Как скажешь. Я люблю шоколад. Я люблю розы. Я люблю, когда мне что-то дарят просто так, без повода, не на восьмое марта и не на день рождения… И еще мне нравится то, что ты за мной… ухаживаешь. Еще мне очень не хочется возиться с пирогом, потому предлагаю ограничиться твоим подарком в качестве десерта.

— А то, что я пытаюсь уменьшить ущерб от Ярославцева — тебе не нравится, — негромко сказал Богдан. — Так?

— Не так, — мотнула Юлька головой, — мне не нравится, что ты не сказал мне раньше про адвоката… не предупредил. И я все-таки надеялась, что это все получится как-то… по-человечески.

— Ты же с ним общалась. Было похоже на то, что получится по-человечески?

В этот момент в него врезался внедорожник под управлением Андрея пока еще Дмитриевича, от чего этот юный диверсант, на которого совсем не обращали внимания, пришел в неописуемый восторг.

— Бомба! — вскрикнул мальчишка, захлопав в ладоши. И Юлька рассмеялась, уткнувшись в цветы. А когда подняла лицо, выдала:

— Ну а кто не пришел бы в ярость, узнав, что эта бомба к нему отношения не имеет? Тебе повезло — ты был в обратной ситуации. И то пыхтел.

— Поэтому пусть работают юристы.

— Ты действительно готов был… если бы он не родной — ты готов был… — неловко пробормотала она, но ее голос перебил звонок в дверь.

— А ты действительно не понимаешь, что это не имеет значения? — спросил Моджеевский таким тоном, будто объяснял, что дважды