Чак проглотил котлеты Джимми в рекордное время, потому что хотел вернуться с девушками в Виннипег до девяти часов.

— Поехали с нами, Тео! — сказал он. — Сходим потанцуем!

— С этими-то германскими огородными пугалами? Нет уж! Ни за что! — сказал я.

— Что я сделал не так? Я подцепил жирную добычу, а ты снова портишь всю игру! — обиделся Чак и направился с девушками к машине.

— Посмотри на своего друга, — сказал Джимми, — он всего лишь слесарь при домашней мастерской! Особо похвастаться нечем, но в одном пункте он прав: у тебя нет квалификации! Женщины от тебя бегут, потому что ты гонишься за призраком по имени Агнес. Мне, например, нет никакого дела до всех старых историй, я всегда живу сегодняшним днём — и на всю катушку!

Мы оставались в этой рыбацкой хижине до воскресенья, как и было задумано. Озеро Виннипег было словно выметено, щука не клевала, хотя мой дядя забрасывал свою специальную блесну, которую сам выточил из старой ложки у Чака в мастерской. Как любезно он ни приглашал щук на их последнюю трапезу, это не возымело никакого действия:

— Эй, вы, акулы! Ну, поплавали, набили себе брюхо досыта, пора уже и честь знать!

Бэбифейс скрёб себе голову и говорил:

— Озеро большое, берег без горизонта, и если рыбак хочет перехитрить щуку, он должен обзавестись моторной лодкой!

— Не бойсь, краснокожий! — сказал Джимми. — Газетная статья про Теофила сделает нас богатыми и знаменитыми. Тогда мы купим высоковольтный разрядник. Опускаешь в воду намёт с зарядом в тысячу вольт!.. Вот тогда увидишь, чего мы понавытащим. Рыбаки и браконьеры из Ротфлиса только так и делают, поверь мне!

В понедельник позвонил Дэвид Юнг и сказал:

— Решили давать эту историю!

Вначале я был против публикации. Я не хотел, чтобы посторонние люди рылись в моём прошлом своими любопытными грязными пальцами. Кто знает, что тут может неожиданно обнаружиться. Слухи, которые когда-то распустили мои родные из Ротфлиса, и без того наделали немало путаницы. Я уже не знал, кому и верить. Джимми или моей матери? Ну уж, наверное, не Сильвии, которая уже много лет молчит и, пожалуй, даже не знает, что я навсегда покинул Ротфлис.

Мой дядя только посмеивался надо мной и говорил, что я жалею сам себя, вместо того чтобы наконец стать взрослым мужчиной и порвать с воспоминаниями детства.

— Вытряхни наконец своего дедушку из ящика, — сказал он. — Глядишь, он ещё и гроши тебе принесёт!

Я сто раз всё обдумал и наконец согласился. Джимми убедил меня, что я должен подвести под моим прошлым жирную черту и всё перекроить, даже мою любовь к Агнес.

Мистер Юнг прислал Бэбифейсу шоколадные конфеты и открытку с наилучшими пожеланиями. Я же, наоборот, получил чек на шестьдесят пять долларов.

— Я думаю, — сказал Джимми, — что это только аванс!

В середине ноября это наконец свершилось — мы оказались на первой полосе под заголовком «Немецкий солдат и индейцы», как и предсказывал мистер Юнг, правда, в региональной части газеты. Попасть в международный отдел у нас не было никаких шансов, мы не могли конкурировать с новостью из Берлина: «Открытие границы в Германии!»

Дядя прочитал заголовок и сказал:

— У меня крыша едет! Германия напала на Германию!

— Что, началась Третья мировая война? — спросил Бэбифейс.

Через несколько дней после публикации о моём дедушке нам позвонил Гржибовский и приказал немедленно и без возражений явиться в его кабинет в «Принцессе Манор».

Я предчувствовал неладное. Дядя Джимми успокаивал меня и говорил:

— Мы покажем Рихарду статью в газете. Вот он удивится! Он вырежет фото твоего дедушки, а также семьи Коронко с Бэбифейсом и повесит на стене в своём кабинете. А скоро мы наверняка получим орден за заслуги в деле взаимопонимания между народами!

Джимми захотелось непременно купить ещё две рамки для картинок, под золото. Из-за этого мы опоздали на полчаса и нашли нашего шефа в очень плохом состоянии. Лицо у него пожелтело и позеленело, глаза смотрели растерянно. У меня было впечатление, что он больше не встанет со своего кресла, а если и встанет, то тут же рухнет замертво.

— Шеф! Что с вами? Инфаркт или что? — спросил Джимми.

— Вы и ваш племянник! — тихо сказал Гржибовский. — Вы и этот представитель немецкого народа! Этот шваб! Я видел всё! Эту вашу статью! Дедушка нападает на нашу родину, а внук ещё и гордится всей этой историей и позволяет её напечатать в газете. Я не потерплю, чтобы эта нацистская пропаганда наносила урон моему доброму имени! Как на родине, так и за границей!

— Что-что, извините, нанесло урон вашему имени? — переспросил Джимми.

— А вы молчите! — прикрикнул Гржибовский. — Отныне я запрещаю вашей нацистской группе выступления в моём клубе! Вы уволены! Вы, ренегаты!

— Есть! — сказал мой дядя. — Но, шеф! Вы хорошо это обдумали? Так скоро вы не найдёте новую группу, которая согласилась бы играть за такую нищенскую плату!

— Оставь это, дядя, — сказал я, — у старика не все дома! Однажды он приползёт на коленях и будет хныкать, чтобы мы снова выступали у него, вот посмотришь!

— Только через мой труп! — кричал наш шеф. — Сейчас же покиньте это учреждение польской культуры! Вы, коллаборационисты!

Запрет на выступления в «Принцессе Манор» оставил меня равнодушным; я уже давно смирился с тем, что, возможно, придётся играть просто на улице.

Мне даже не надо будет класть перед собой шапку с монетами и однодолларовыми купюрами, чтобы заработать почти треть того, что мы получали как группа «Блэк из уайт».

Я был на сто процентов убеждён, что Рихард Гржибовский позовёт нас на сцену ещё до Рождества, поскольку, воистину, найти замену нашей с дядей группе на какой бы то ни было широте Земли было полностью исключено. Итак, я верил в скорое возрождение «Блэк из уайт».

Мой дядя вообще не думал обо всей этой истории. Он просто списал нашу группу. Он распрощался с ней при помощи множества банок пива и одиноких вечеров, в которые он слушал в своей комнате живые записи последних двух лет на кассете.

Был декабрь. Однажды вечером Джимми случайно поведал мне, что его шеф набирает новую бригаду, которая вот-вот должна приступить к работе: вначале люди будут заняты на внутренней отделке, а летом главным образом на кровельных работах.

Я сразу понял, что это мой шанс, и сказал, излучая радость:

— Ну так я готов!

— Откуда такая внезапная перемена убеждений? — спросил он. — Интеллектуал хочет снизойти до нас, до рабочего класса?

— Нет, он только хочет спасти свою шкуру! Следующий вор, который явится в видеопрокат, может быть, окажется повидавшим виды солдатом с базукой. До тебя дошло?

— Ещё как! У тебя, видимо, совсем измотаны нервы — того и гляди сорвёшься, — сказал он. — Если так, то завтра я могу спросить у Рыбака. Но это посредничество будет тебе чего-нибудь стоить. Скажем, так: двадцать долларов!