27 февраля Банди поручил Госдепартаменту подготовить отчет по берлинскому вопросу. В отчете следовало отразить «политические и военные аспекты Берлинского кризиса, включая положение по ведению переговоров по Германии для возможной встречи четырех держав». В тот же день Томпсон прибыл в Москву с письмом президента Кеннеди. Потребовалось десять недель после выборов и месяц президентства, прежде чем Кеннеди был готов ответить на многократные попытки Хрущева организовать встречу и несколько жестов советского лидера, направленных на улучшение отношений.

Однако к тому времени, когда Томпсон позвонил министру иностранных дел Громыко, чтобы договориться о времени передачи долгожданного ответа Кеннеди, Хрущев уже потерял к нему интерес. Советский лидер на следующий день отправлялся в очередное сельскохозяйственное турне по Советскому Союзу, и Громыко сказал, что он не сможет принять Томпсона ни вечером 27 февраля, ни на следующее утро перед отъездом.

Его ледяной тон не остановил Томпсона, который объяснил Громыко, что крайне важно передать письмо и что он «отправится куда угодно в любое время», чтобы встретиться с Хрущевым. Громыко ответил, что не может ничего сказать ни о месте, ни о времени. Томпсон оставался послом в Москве в основном благодаря тому, что у него был довольно свободный доступ к Хрущеву, поэтому он чувствовал себя весьма неуверенно, когда докладывал ситуацию в Вашингтон.

На следующий день, выступая в Свердловске, Хрущев заявил: «У Советского Союза есть самое мощное ракетное оружие в мире и столько атомных и водородных бомб, сколько необходимо для того, чтобы стереть агрессоров с лица земли». Эти слова как нельзя лучше отражали его мрачное настроение.

С его новогоднего тоста о президентстве Кеннеди как о «свежем ветре» прошло много времени. Неправильное понимание Кеннеди намерений Хрущева и гневный ответ Хрущева на проявленное к нему неуважение лишили возможности улучшить отношения.

Томпсон должен был лететь в Сибирь, чтобы не допустить еще большего ухудшения отношений.

А в самой Германии дела шли немногим лучше.

История свидетельствует, что Вальтер Ульбрихт и Конрад Аденауэр были отцами-основателями двух противостоящих друг другу Германий, людьми, чья разительная несхожесть станет определителем их эпохи.

Однако в первые недели 1961 года их действиями руководили похожие чувства: оба лидера не доверяли людям, от которых зависели их судьбы, – Ульбрихт – Никите Хрущеву, а Аденауэр – Джону Кеннеди. Ничто не имело большего значения для немецких лидеров, чем научиться обращаться с этими влиятельными людьми и сделать так, чтобы их деятельность не уничтожила то, что каждый немец считал своим наследием.

В свои шестьдесят семь лет Ульбрихт был сухим, интровертированным трудоголиком, который избегал дружеских отношений, дистанцировался от членов семьи и был приверженцем сталинского варианта социализма с вождем и ближним кругом лиц в центре и стойким недоверием ко всем остальным. По мнению Курта Хагера, главного идеолога партии, Ульбрихт был «не слишком приятным в юности и с возрастом не стал лучше. Он совершенно не понимал шуток».

Ульбрихт считал Хрущева непоследовательным, допускающим «идеологические вольности», стоявшим ниже по интеллектуальному развитию и слабым. Хотя Запад представлял серьезную угрозу, ничто не подвергало опасности его Восточную Германию больше, чем обязательство противоречивого и непоследовательного Хрущева защищать ее существование.

Для Ульбрихта урок Второй мировой войны, которую он провел в основном в эмиграции в Москве, заключался в том, что когда немцы получили выбор, они стали фашистами. И он твердо решил не допустить, чтобы у его соотечественников опять появилась возможность проявить свободу воли. Он поместил своих соотечественников в жесткие рамки репрессивной системы; его система тайной полиции была более сложной и разветвленной, чем гитлеровское гестапо. Его жизненной целью было создание, а теперь спасение 17 миллионов человек, составлявших его коммунистическое государство.

В свои восемьдесят пять Аденауэр был чудаковатым, проницательным, дисциплинированным человеком, пережившим все хаотические стадии Германии прошлого века: имперский рейх, первое объединение Германии, Веймарская республика, Третий рейх и послевоенное разделение Германии. Большинство его политических союзников умерли или исчезли со сцены, и он волновался, что Кеннеди из-за нехватки политического опыта и личных качеств не сможет противостоять Советам так, как это делали его предшественники, президенты Трумэн и Эйзенхауэр.

Аденауэр, как и Ульбрихт, был недоверчив по природе, но он связывал свою страну с США и Западом с помощью НАТО и общего европейского рынка. Как он объяснял позже, «наша задача состояла в том, чтобы рассеять недоверие к нам на Западе. Мы должны были пытаться постепенно пробудить доверие к немцам. Непременным условием для этого… было не вызывающее сомнений подтверждение идентичности с Западом» и его политической и экономической практикой.

Как первый свободно избранный канцлер Западной Германии, Аденауэр способствовал созданию на нацистских руинах нового, полного сил, демократического 60-миллионного государства со свободными рыночными отношениями. Его цель состояла в том, чтобы сохранить эту конструкцию до тех пор, пока Запад не станет достаточно силен, чтобы добиться объединения на своих условиях. В сентябре Аденауэр в четвертый раз был избран канцлером.

И Ульбрихт, и Аденауэр были одновременно главными действующими лицами и подчиненными, управляющими событиями и управляемыми ими.

«Большой дом», Восточный Берлин

Среда, 4 января 1961 года

Ульбрихт, выступая на чрезвычайном заседании своего правящего политбюро, нервно теребил козлиную бородку, и его слова противоречили оптимистичному новогоднему выступлению всего тремя днями ранее.

Разговаривая со своими подданными, он разглагольствовал о победе социализма в своей стране, превозносил успехи проведенной им коллективизации и хвастался, что в прошедшем году улучшил экономическое положение Восточной Германии в мире. Однако положение было слишком серьезным, чтобы повторять ту же самую ложь членам политбюро, тем, кто был лучше осведомлен и в ком он нуждался в борьбе с противником, ресурсы которого, казалось, множились с каждым часом.