Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ярошенко: Я пятнадцатилетнему уже объяснил, что на тему гомосексуализма острить не надо.
Собчак: Представляете, ваш мальчик спросит: «Папа, а почему же тогда твою компанию рекламирует дядя, который говорит, что этих гомосеков надо сжечь? Если над ними даже смеяться нельзя».
Ярошенко: А есть ли какая-то статистика, сколько людей поддерживает его высказывания?
Собчак: Большинство людей вообще против гомосексуалистов в нашей стране. Но какое это имеет отношение к вам? Если вы считаете, что даже смеяться над геями не надо, почему же вы берете в компанию человека, который не просто смеется, а призывает их сжигать? Не противоречит ли это тому, что вы рассказываете вашим детям?
Ярошенко: Потому что мои дети – один уже учится в Англии, второй собирается с этого года учиться в Англии – будут воспитываться какое-то время там, в том толерантном обществе. В нашем обществе это не нужно, мы другие.
Красовский: То есть вы отправляете своих мальчиков в такой адский евросодом, где закрытые школы, где одна педерастия, где ничего кроме этого и нет. Вы отправляете двоих своих парней в эту Англию и говорите, что мы не доросли…
Ярошенко: Евросодом – по моей версии это был Амстердам, не глубинка Англии.
Красовский: Да, Англия – это классические семейные ценности. (Смеются.) Вы отправляете туда двух своих парней, при этом вы еще сами не понимаете, то ли мы не доросли, то ли они нас переросли, но главное – нам это не надо. Зачем тогда вы детей своих туда отправляете?
Собчак: Слушайте, это же как Гиммлер, который был женат на еврейке. Он тоже с трибун кричал о том, что это люди пятого сорта, и при этом обожал свою еврейскую жену.
Ярошенко: Давайте я Гиммлера не буду комментировать.
Собчак: Ну что ж, по-моему, прекрасно. Мы, конечно, не дождались Ивана… А он недостижим для связи, да?
Ермолаева: Я общаюсь с его директором.
Собчак: А что он должен по контракту у вас делать? Только фотосессии?
Ярошенко: Нет, акции с детьми. Мы все-таки не совсем плохие, не только сжиганием будем заниматься, но еще и детям помогать. С фондом «Линия жизни». То есть не все так плохо.
Собчак: Кстати, Чулпан Хаматова была бы прекрасным таким лицом, семейным… Или она не захотела?
Ярошенко: Мы ее не рассматривали. Не тот рейтинг.
– Слушай, ты как хочешь, – сказал Красовский Собчак, – а я поеду на площадку «Интернов». А ты потом приезжай.
– Ладно, договорились.
Какая-то улица между ТЭЦ и путепроводом, заводские склады, неприветливые пятиэтажки из силикатного кирпича. В просвете между ними виднеется зеленый купол старообрядческой церкви. Поворот, шлагбаум, грязная жесть забора, бывший цех превратился в съемочный павильон. Там, где раньше паковали стружку, живет сериал «Кухня», а справа от входа, где когда-то стояли станки, – «Интерны». На входе расписание: Охлобыстин И. И., все дни, кроме субботы и воскресенья.
– А где Иваныч-то?
– Да на гриме, поди, – не обращая на нас внимания, бросает ассистентка режиссера.
Но ни в гримерных, ни на съемках, ни в туалете, ни в буфете отца Иоанна нет.
Он исчез. Словно и не было, будто все, что пишется от его имени, сочиняет какая-нибудь Крис Потупчик или блогер Политтрэш между селфи и борщом.
Звонит Собчак: «Ну что там?»
– Ничего. А у тебя?
– Едем к Малису, он нас ждет.
Малис – президент компании «Евросеть», человек в костюме без размера и цвета – такие носят все правоверные евреи. Кипа на заколке, ботинки с тупыми носами. Он сидит на самом верху бизнес-центра в районе Третьего кольца: железнодорожные пути, ипподром, вдалеке все те же кремлевские звезды в кофейной пенке. По стенам развешаны портреты каких-то раввинов, цитаты из Торы, на двери – обращение к извращенцам, позаимствованное из Книги Притч Соломоновых (10:9):
«Кто ходит в непорочности, тот ходит безопасно, а кто извращает пути свои, тот будет наказан».
Пару дней назад «Евросеть», которую Малис возглавляет, официально закончила все контрактные отношения с безуспешно разыскиваемым Иваном Ивановичем.
Собчак: К сожалению, мы к тебе пришли по поводу все той же истории, которая вроде для тебя уже закончилась. Все-таки почему ты сказал, что Охлобыстин ушел сам? Охлобыстин же признался, что это было твое решение. И почему оно было принято не сразу?
Малис: Нужно понимать, что Охлобыстина достаточно сильно развели. Это ведь только часть его слов.
Собчак: В этом-то вся суть развода: человек сказал правду.
Малис: Человек говорит то, что ему нравится говорить в данный момент, особенно артист. Мы много общаемся с артистами, у них немножко детский взгляд на вещи.
Собчак: Артисты жадные сукины сыны. Чтобы Охлобыстин сам ушел из «Евросети», потому что кто-то ему позвонил, – в жизни не поверю. Охлобыстин деньги любит, за деньги маму в цирк сдаст. Поэтому я не верю, что он мог от тебя уйти сам, Саш, при всем моем уважении.
Малис: Охлобыстин мог зарабатывать на роликах, и я могу сказать, что вопрос не снимать его в роликах даже не стоит. Как только у меня будет креатив, который будет ему подходить, я позвоню и предложу ему ролики.
Собчак: Правильно ли я понимаю, что гомофобия сегодня в России хорошо продается?
Малис: Я скажу тебе честно: есть некоторые вещи, которые очень хорошо в России продаются. Очень хорошо продаются наркотики. Я уверен, есть еще масса вещей, которые очень хорошо продаются, но которые мне западло продавать.
Собчак: Не считаешь ли ты, что сегодня продавать Охлобыстина – это продавать гомофобию?
Красовский: А продавать гомофобию – это как продавать наркотики, тоже западло.
Малис: Наверное… Если через месяц у меня появится хороший креатив под Ивана Охлобыстина, мы начнем замерять, с чем он ассоциируется. И если мы поймем, что не с тем, какой он артист, а с тем, что он гомофоб, – для меня это будет серьезный выбор. Я бы этого не хотел.
Красовский: Я как единственный пидорас за этим столом хочу сказать, что не вижу ничего плохого в том, чтобы быть гомофобом. С моей точки зрения, всегда есть люди, которые кого-то не любят.
Малис: Я тебе скажу как единственный еврей за этим столом: человек антисемит не потому, что он хороший или плохой, – он сделать с собой ничего не может.
Собчак: Но есть антисемиты, которые это скрывают, а есть, которые выбирают это своим жизненным кредо.