– У вас наверняка проблемы с мнемограммой, – терпеливо проговорил O'Mapa, – и моя обязанность в том, чтобы вам помочь. Но мы не решим вашу проблему до тех пор, пока я не пойму, в чем она заключается. У меня такое чувство, что вы хотели бы поговорить об этом. Пожалуйста, говорите.

Торннастор издал еще один непереводимый звук – настолько низкий, что у Мары скелет завибрировал. Затем тралтан сказал:

– Это глупо и странно. Нет причин, почему бы я себя так чувствовал.

– Как бы это ни было глупо или странно, – возразил O'Mapa, – это ваше чисто субъективное суждение и потому оно спорно, точно так же, как и отсутствие очевидной причины ваших нынешних ощущений. Прошу вас, объясните подробнее ваши чувства.

Тралтан поднялся и постучал по полу двумя передними ногами. O'Mapa, несмотря на толстенное ковровое покрытие, почувствовал, как задрожал пол, но постарался уверить себя в том, что таким образом тралтаны выражают сильное недовольство – причем в данном случае это скорее всего было недовольство собой, а возможно, и желание поговорить.

– Я страдаю от сильнейшей ностальгии, – проговорил Торннастор негромко и смущенно, – по существам, которых никогда не видел, и планете, где никогда не бывал. По идее, у меня устойчивая, хорошо интегрированная психика. Странно и нелепо испытывать такие чувства.

«Значит, все дело действительно в мнемограмме», – подумал O'Mapa. По крайней мере теперь он понимал, в чем корень зла, а это, согласно неписаным законам майора Крейторна, означало, что он на один шаг приблизился к решению проблемы. Между тем все складывалось так, словно ему нужно было заняться психоанализом сразу двоих пациентов – того великана, который сейчас стоял перед ним, и донора мнемограммы с другого края Галактики, которого, может быть, и на свете-то уже не было.

Он сказал:

– Сложности могут быть связаны с психикой донора мнемограммы, а не с вашей. Вам сознание донора известно изнутри. Расскажите мне о нем.

– Нет, – коротко отозвался Торннастор.

О'Мара подождал, но тралтан больше ничего не сказал. Почему-то он опять решил играть в молчанку.

– Так мы ничего не добьемся, – попробовал урезонить собеседника О'Мара. – Почему вы не хотите мне рассказать о сознании этого существа? Разговор у нас конфиденциальный, и ничего из того, что вы мне расскажете, никак не отразится на доноре мнемограммы, чей разум представляет собой всего лишь запись, которую нельзя обидеть, которой нельзя помочь и которую нельзя никоим образом изменить. Весьма возможно, что донор этой мнемограммы давно умер. Вы достаточно умны для того, чтобы понимать это. Ну?

Последовала очередная долгая пауза. О'Мара предпринял новую попытку:

– Независимо от вида, – сказал он, – существа, становящиеся донорами мнемограмм, у себя на родине являются медиками-корифеями. Но не всегда те, кто добирается до высот в любой профессии, это существа приятные во всех отношениях. Вам уже известно, что в мозге реципиента мнемограммы запечатлеваются не только терапевтические познания и хирургические навыки донора – при мнемографии происходит перенос всех воспоминаний, чувств, моментов неприязни к чему-то или кому-то, предрассудков и психических расстройств, если таковые имеют место. От вас требуется, чтобы вы на время забыли о том, что в вашем сознании присутствует мнемограмма, отрешились, насколько это возможно, от этой дополнительной немедицинской нагрузки и сосредоточились исключительно на том медицинском материале, который вам потребен для работы над вашим нынешнем проектом. Никто не думает, что это легко, я могу только представить, как...

– Вы не способны обрести понимания того, каковы ощущения при наличии чужой мнемограммы, – вмешался Торннастор, – если только вам не запишут такую же. Как еще вы можете узнать и почувствовать то, что чувствую я?

Вопрос был вполне закономерный, но О'Маре пришлось сдержать недовольство. Он ответил тралтану:

– Мне мнемограмму записывали лишь однажды, и на очень короткое время – для того, чтобы я познакомился с психологической дезориентацией, которая имеет место, когда в психику реципиента вторгается чуждая личность. Поэтому вы не правы, утверждая, что я полностью невежествен относительно эффекта мнемографии. Однако мне запрещено подвергаться записи как вашей мнемограммы, так и чьей-либо еще, поскольку моя работа – работа землянина-психотерапевта – требует, чтобы я был объективен, уравновешен и обладал должным уровнем самосознания для того, чтобы попытаться решить ваши эмоциональные и психологические проблемы. При том, что ваш партнер по разуму, образно выражаясь, мутит воду, это будет нелегко. Такова тактика нашего отделения. Мне нужно знать не то, что чувствовал донор вашей мнемограммы в прошлом, а то, что чувствуете вы сейчас. Понятно?

– Да.

– В таком случае расскажите мне об этом.

– Нет.

О'Мара сделал глубокий вдох, чтобы у него хватило воздуха на длинную ругательную тираду, но передумал и решил поговорить с тралтаном спокойно и терпеливо.

– У землян существует неуважительное, но довольно точное определение людей моей профессии, – сказал он. – Нас называют «промывателями мозгов». Как явствует из этого определения, моя работа состоит в том, чтобы наводить в психике порядок, добиваться того, чтобы разум пациентов реагировал на реальный мир, а не жил в созданной ими ложной реальности и не разбухал от лести.

В данный момент, – продолжал O'Mapa, – я не имею медицинского образования, и потому не могу по достоинству оценить вашу профессиональную квалификацию иначе, как только на основании больничных слухов и устных свидетельств ваших коллег и начальства, которые, все до единого, отзываются о вас похвально. Создается такое впечатление, что вы – опытный и талантливый хирург, что вы способны вдохновлять средний медперсонал на такой же уровень профессионализма, что вы легко находите общий язык с представителями других видов, что у вас богатое воображение и в меру развитое честолюбие. Если вы и впредь будете делать такие же успехи, вам будет предложено остаться в штате госпиталя в ранге Старшего врача – то есть вы как бы перепрыгнете сразу через две стажерские ступеньки. Но на этом с комплиментами покончим.

O'Mapa на миг умолк. Он знал, что тралтан вряд ли способен что-то определить по лицу землянина, однако понадеялся на то, что транслятор передаст серьезность его тона.

– Ваша будущая должность, – продолжал он, – будет сопряжена с непрерывной записью и стиранием мнемограмм, необходимых для лечения ваших будущих пациентов различных видов. Однако от мнемографии придется воздержаться, если вы не в состоянии ужиться уже с первым вашим партнером по разуму. Торннастор, я здесь для того, чтобы помочь вам справиться с этим. Неужели та эмоциональная проблема, которая терзает вас, настолько серьезна, что из-за нее вы готовы отказаться от блестящей медицинской карьеры?

– Нет, – ответил Торннастор.

– Я вновь напоминаю вам, – продолжал O'Mapa, – о том, что мой интерес к этой проблеме исключительно клинический. Все, что я от вас узнаю, останется в секрете. Я не стану вас осуждать и не буду шокирован, что бы вы мне ни поведали. Итак: нет ли в донорской мнемограмме чего-либо такого, из-за чего у вас всколыхнулись какие-то воспоминания или переживания из-за чего-либо, чего вы теперь стыдитесь?