Маркиза, вне себя, с разочарованным видом опустилась на диван.

Нотариус, почитая своею обязанностью приласкать детей, спросил мальчика слащавым тоном:

— Ну как, миленький, что представляли в театре?

— “Долину потока”, — буркнул Гюстав.

— Клянусь честью, — воскликнул нотариус, — писатели в наше время прямо какие-то полоумные! “Долина потока”! Почему не “Поток долины”? В долине может и не быть потока, а сказав “Поток долины”, авторы представили бы нечто чёткое, определённое, характерное, вразумительное. Но оставим это. Далее: разве драма может разыграться в потоке или в долине? Мне возразят, что нынче гвоздь представлений — декорации, а название говорит за то, что декорации в этой пьесе отменные. Вам-то понравилось, дружок? — прибавил он, усаживаясь рядом с мальчиком.

Когда нотариус спросил, может ли драма разыграться на дне потока, дочь маркизы медленно отвернулась и заплакала. Мать была так раздосадована, что не обратила внимания на дочку.

— Ах да, сударь, очень понравилось, — ответил мальчик. — В пьесе показывают очень славного мальчика, у него нет никого на свете, потому что его папа не мог быть его папой. И вот когда он шёл по мосту над рекой, какой-то страшный бородатый человек в чёрном сбросил его в воду. Тут сестрица заплакала, зарыдала, и все в зале закричали на нас, и папа нас поскорее, поскорее увёл…

Господин де Ванденес и маркиза замерли, словно обессилев от какой-то страшной боли, которая сковала их, помешала им думать, действовать.

— Гюстав, да замолчи же! — крикнул генерал. — Я ведь запретил тебе говорить о том, что произошло в театре, а ты уже забыл мои наставления.

— Соблаговолите извинить его, ваше превосходительство, — произнёс нотариус, — зря я его расспрашивал. Но я ведь не знал, как это важно…

— Он не должен был отвечать, — сказал отец, холодно глядя на сына.

Причина внезапного возвращения отца с детьми стала понятна дипломату и маркизе. Мать посмотрела на дочь, увидела, что та вся в слезах, поднялась было, чтобы подойти к ней; но внезапно лицо её передернулось, и на нём появилось суровое выражение, которое ничто не могло бы смягчить.

— Перестаньте, Елена, — обратилась она к дочке, — ступайте в будуар и успокойтесь.

— Чем же провинилась бедная крошка? — спросил нотариус, желая смягчить гнев матери и умерить слёзы дочери. — Девочка прехорошенькая и, должно быть, умница. Я глубоко уверен, сударыня, что она доставляет вам только радости. Не правда ли, деточка?

Елена, дрожа, посмотрела на мать, вытерла слёзы, постаралась придать спокойное выражение лицу и убежала в будуар.

— И уж, конечно, сударыня, — разглагольствовал нотариус, — вы хорошая мать и любите своих детей одинаково. Кроме того, вы слишком добродетельны, чтобы предпочитать одного ребёнка другому, — пагубные последствия такого предпочтения раскрываются особенно перед нами, нотариусами. Всё общество проходит через наши руки, поэтому-то мы бываем свидетелями страстей в самом омерзительном их проявлении: в корысти. То мать старается лишить наследства детей от законного мужа в пользу своих детей-любимчиков; а муж иной раз хочет передать всё имущество ребёнку, вызывающему ненависть матери. И пойдёт тут кутерьма: запугивание, подложные документы, фиктивные продажи, передача наследства подставному лицу, — словом, прегнусная неразбериха, по чести говорю, прегнусная! То отцы прожигают жизнь, лишая своих детей материнского наследства, потому что воруют имущество у жён… Да, именно воруют, так оно и есть. Мы тут говорили о драме. Э, уверяю вас, если бы мы могли раскрыть тайну иных дарственных записей, то наши писатели создали бы потрясающие трагедии из жизни буржуазных кругов. Просто не понимаю, что за власть такая у женщин, ведь вертят всеми, как им вздумается; хоть с виду они слабенькие, а перевес всегда на их стороне. Меня-то, однако, им ни за что не обмануть. Я-то всегда угадаю, что за причина скрывается за этакими предпочтениями, которые в свете из учтивости считают непостижимыми. А мужья, нужно прямо сказать, никогда не догадываются. Вы мне ответите, что бывают привязанности, склон…

Елена, выйдя с отцом из будуара, внимательно слушала нотариуса и так хорошо поняла его слова, что с испугом посмотрела на мать по-детски, инстинктивно предчувствуя, что событие это усугубит строгость, в которой её держат. Маркиза побледнела и с ужасом указала Ванденесу на своего мужа, который задумчиво разглядывал цветы на ковре. Дипломат, невзирая на всю свою благовоспитанность, не мог сдержаться и бросил на нотариуса разъярённый взгляд.

— Пожалуйте сюда, сударь, — сказал он, быстро направляясь в соседнюю комнату.

Нотариус, не закончив фразы, умолк и в испуге пошёл за ним.

— Сударь, — раздражённо сказал маркиз де Ванденес, изо всех сил захлопнув за собою дверь в гостиную, где оставались супруги, — с самого обеда вы делаете одни лишь глупости и мелете вздор. Уходите, ради бога, иначе вы натворите уйму неприятностей. Может быть, вы и отличный нотариус, ну так и сидите в своей конторе; если же вам случается попасть в общество, старайтесь быть осмотрительнее…

И он вернулся в гостиную, даже не простившись с нотариусом. Тот был ошеломлён, сбит с толку, не понимал, что произошло. Когда шум в его ушах поутих, ему почудилось, что в гостиной кто-то стонет, что там какая-то суматоха, что кто-то нетерпеливо дёргает за шнурки звонков. Ему стало страшно, что он снова увидит маркиза де Ванденеса, ноги сами понесли его, и он помчался к лестнице; у дверей он столкнулся со слугами — они спешили на зов хозяина.

“Вот каковы все эти знатные господа! — думал он, когда наконец очутился на улице и стал искать извозчика. — Они втягивают вас в разговор, поощряют вас, похваливают; вы воображаете, что позабавили их, — как бы не так! Они дерзят вам, указывают на расстояние, отделяющее вас от них, и, ничуть не стесняясь, выставляют вас за дверь. А ведь держался я тонко, всё, что говорил, было толково, рассудительно, прилично. Он мне посоветовал быть осмотрительнее, да у меня, клянусь честью, этого качества и так хватает. Ведь я, чёрт возьми, нотариус и член совета нашей коллегии. Ну, да что говорить, это просто прихоть господина посланника! Ничего святого нет у этих бар! Пусть он растолкует мне завтра, что за глупости я у него вытворял и какую плёл околесицу. Я у него потребую объяснения, то есть попрошу мне объяснить, в чём тут дело. А впрочем, может быть, он и прав… Честное слово, зря я ломаю себе голову. Какое мне до всего этого дело?”

Нотариус вернулся домой и задал загадку своей супруге, рассказав ей о событиях того вечера.

— Мой дорогой Кроттá, его сиятельство был прав, говоря, что ты делал глупости и молол вздор.

— Как так?

— Милый мой, если я и растолкую тебе, ты завтра же как ни в чём не бывало начнешь всё снова. Только я ещё раз советую тебе: в обществе беседуй только о делах.

— Не хочешь — не говори; я спрошу завтра у…

— Боже мой, дураки и те стараются скрывать подобные вещи, а посланник так тебе о них и расскажет! Эх, Кроттá, до чего ж ты бестолков!