— Нравится наша пища? — хмыкнул Виктор.

— Ничего, сойдет, — как можно равнодушнее произнесла я. — Для полного удовольствия не хватает бокала красного вина.

— Ну, ты наглая, — одобрительно заключил прислужник и поставил передо мной чистый фужер и початую бутылку «Киндзмараули». Его, наверное, тоже Алла не докушала. — Вот тебе вино, пей! Как говорится, приятного аппетита!

— Твое здоровье! — Я подняла фужер. — Знаешь, как французы говорят? «Бокал красного за ужином — и не надо тратиться на врача».

— Ха — ха, думаешь сэкономить на врачах? А может, они тебе больше не понадобятся? — Он оскалил свои желтые волчьи зубы, пробудив во мне нехорошие предчувствия. И налил вина себе в бокал.

Мимо нас, грузно переваливаясь, прошла пожилая женщина в синем халате, она несла перину и два стеганых одеяла. Я проводила ее взглядом с упавшим сердцем: выходит, ночевки в темнице никак не избежать. Каминные часы показывали полтретьего ночи. Покончив со слишком поздним ужином, я потребовала, чтобы Виктор включил в подвале свет.

— Зачем тебе свет?

— Там мыши и крысы.

— Ха — ха, веселая компания! — пробило его на хохот. — Боишься?

— Нет, не боюсь, но они мне неприятны. — Я сжала пальцы в замок, сосредоточившись на том, чтобы не потерять самообладания.

— Неприятно ей, — проворчал охранник, но, проводив меня в подвал, щелкнул выключателем, расположенным со стороны улицы, и запер дверь, обитую жестью.

Сидеть в подвале при тусклом, жидком свете одинокой лампочки оказалось ничуть не менее тягостно, чем в полной тьме. Стены были мохнатыми от пыли. С заплесневелого потолка свисала буйная паутина. Прямо — таки пещерные условия. Повсюду на земляном полу виднелись напластования застарелой грязи, поверх грязи женщина в синем халате расстелила полиэтиленовую пленку, а сверху бросила тюфяк и одеяла. Рядом на полу валялась моя сумочка. О том, чтобы уснуть в окружении мышей и крыс, я и подумать не могла. Но стоило мне прилечь и укрыться с головой, как я провалилась в трясину забытья.

Разбудило меня урчание заведенного автомобильного мотора. Я вскочила, быстро обулась, запрыгнула на трубу и прильнула к оконцу. Снаружи совсем рассвело. Прямо передо мной виднелись широкие, ребристые автомобильные шины. Еще мне удалось узреть женские сапоги с изящной, узкой колодкой и модными фигурными каблуками, они ступили на землю и исчезли, оставив четкий след на свежевыпавшем белейшем снегу. Я напрягла слух и различила женские и мужские голоса, лязганье закрывающихся дверей машины, и — все. Джип выбросил газовое облачко и укатил. Мне остро захотелось кинуться за ним, вырваться на волю, пробежаться по новорожденному снегу. Я прижалась лбом к стеклу и отчаянно заскулила.

Но худшее, как выяснилось, ожидало меня впереди. Весь светлый день я просидела в одиночестве: никто ко мне не заглядывал, никто не приносил еду и питье, более того, с улицы не доносилось ни звука, дом точно вымер. Пришлось пользоваться ведром вместо унитаза и привыкать к присутствию грызунов и насекомых. Мыши были еще ничего, в их любопытных мордочках и пушистых спинках проглядывало нечто симпатичное. А вот корявые, алчные крысы с голыми хвостами внушали мне только отвращение. Парочка этих всеядных тварей с остервенением грызла ветки метлы, другие с выжидающей злобой косились на меня. А я, неспособная более ни лежать, ни сидеть, искала пятый угол, слонялась по подвалу, измеряла шагами расстояние от одной стены до другой и обратно. Прошла этот путь бессчетное количество раз, насчитав ровно двадцать четыре шага.

Сигарет в пачке Virginia slim light содержалось значительно меньше, чем шагов, и я успела их искурить до наступления темноты. Во рту стало горько. Я представила, как беснуется в офисе Илона Карловна, и меня начало подташнивать. Я казнила себя: зачем согласилась ехать с невменяемой Алиной? Надрывала душу самоиронией: вчера еще развлекалась — пила коньяк, лакомилась курицей с орехами, свининой с ананасами… сбежала из квартиры, за которой следят, и очутилась в совсем уже глухом тупике. Идиотка!..

За оконцем повисла синева, очень быстро, буквально на глазах сгустившаяся до черноты. Стало совсем жутко, словно с уходом дня растаяла и последняя надежда на вызволение. Я жалобно запела: «И никто не узнает, где могилка моя», чем очень удивила мышей. Они замерли, зашевелили чуткими усиками, напрягли ушки на макушке. Нет, так просто я не сдамся! — пообещала я им и бросилась к двери. Барабанила сжатыми кулаками, отбивала костяшки пальцев и звала на все лады охранника:

— Виктор!.. Витя!.. Витенька!.. Витюша!

Он не отзывался. Тогда я стала колотить в дверь ногами. Затея оказалась совершенно напрасной — только испортила сапожки: один каблук зашатался, грозя отвалиться, да и носы осенней обуви изрядно облупились, что не могло не огорчать. Немного посидев на тюфяке и скопив нужное количество разрушительной энергии, я схватила с полу грабли и с криком «Вот вам! Получайте!» долбанула по оконному стеклу. Осколки со звоном брызнули в разные стороны. На меня дохнуло лютым морозом. Высунув голову в отверстие и рискуя перерезать горло острыми стеклянными обломками, я заорала:

— Эй! Кто — нибудь! Да выпустите же меня, наконец! Помогите!!! — Я орала до тех пор, пока окончательно не сорвала голос и не продрогла до мозга костей.

Вот тогда я стала готовиться к неминуемой смерти. Завернулась в вонючее одеяло, отогрела дыханием пальцы, достала из сумочки авторучку и записную книжку. Отыскав чистый листок, мелким почерком написала: «Мама и папа, я вас очень люблю. Простите меня за то, что я была такой невнимательной, черствой и безалаберной». Задумалась, как в двух словах, в концентрированной форме выразить сожаление о протухшем мясе и отсутствии женихов, покаяться в своей страсти к вранью и общей легкомысленности. Еще мне захотелось повиниться перед Илоной Карловной за хронические опоздания и нерадивость. Наде Красновой признаться, что завидовала ей, а Грине написать, что больше его не люблю, но и зла не держу. Ленке Сизиковой посоветовать не ссориться с Виталиком из — за Мэла Гибсона, ведь Виталик рядом, а Гибсон — черт — те где, в Голливуде… Пришла мысль, что посмертное письмо — своего рода завещание, в нем требовалось распределить имущество. Я решила раздать одежду подружкам — все равно сестра Вика не станет такое носить, да и размер у нее меньше. Свои многочисленные книги я бы завещала Александру Анисимову, хотя мне точно неизвестно, любит ли он читать… Надо обязательно что — нибудь подарить той отзывчивой уборщице из метро, у которой муж алкоголик. Наверное, ее бы порадовал мой утюг, или пылесос, или чайный сервиз… Я бы оставила какой — нибудь сувенир Кириллу Золотареву, потому что он настоящий художник… Нельзя забывать и о добрых соседях — пусть им достанутся мои кастрюльки, вилки, ложки и тарелки.

Ноги затекли: неудобно долго сидеть с поджатыми коленками, и я встала, прервав свое горестное занятие. Из разбитого окошка сильно дуло — буйный ветер, принесший зиму, дул как раз в мой подвал. Я решила, что одним одеялом укутаюсь с головой, а вторым законопачу проем. Помирать, так хотя бы в относительном комфорте… Залезая по трубам, обнаружила, что обе они сделались одинаково ледяными, — значит, в доме отключили горячую воду. Изверги… Воспользовавшись краешком одеяла, как защитной рукавицей, я извлекла осколки стекла из рамы и спрыгнула вниз, чтобы свернуть одеяло по размеру окна. И тут явственно услышала рокот приближающегося автомобиля. Господи, неужели?! Значит, они не такие уж законченные изверги, если вспомнили обо мне! Боже, какое счастье!