Он затушил сигару и уже хотел подняться, но тут я вспомнила про Иси и, набравшись смелости, попросила:

— Подождите, отец! Я хотела попросить вас кое о чём…

— Да? — Брови господина Азериса взлетели вверх, а на лице отразилась насмешка. — Если это снова касается отмены свадьбы…

— Нет, — смело перебила я. — То есть да, это касается свадьбы. Только не моей. Я хотела попросить вас позволить Исидории выйти за младшего садовника Даннилиса.

Насмешливое выражение на лице «папеньки» сменилось крайним удивлением. Кажется, он даже дар речи потерял на некоторое время. Вгляделся в меня как-то слишком уж внимательно и, наконец, переспросил:

— Ты просишь за Исидорию? Я не ослышался?

— Нет, отец, я действительно прошу за Иси. Мне ведь всё равно нельзя будет взять её с собой в Леренс, так пусть выйдет уже замуж и будет счастлива.

Господин Азерис откинулся на спинку кресла и с силой потёр переносицу. Потом снова посмотрел на меня, и теперь на лице читалось недоверие пополам с тревогой. А я почувствовала, будто воздух вокруг сгустился и гладит меня. Странное и страшноватое ощущение.

— Похоже, Дэнвин был прав, и это не притворство, — едва слышно пробормотал отец Элианны. — И что я скажу господину Нордену?

Странное ощущение прошло, и я немного расслабилась. Похоже, я подверглась какому-то магическому ритуалу. Или просто воображение разыгралось? Господин Азерис поднялся с озабоченным видом и сухо бросил мне:

— Можешь сказать Исидории, чтобы начинала готовиться к свадьбе, я даю согласие. Пусть подойдёт ко мне вместе с женихом послезавтра вечером, после твоего отъезда, обговорим детали.

И вышел, больше ничего не прибавив. Я поёжилась. Почему он так странно отреагировал на мою просьбу насчёт Иси? И почему именно это убедило его, что со мной… то есть Элианной не всё в порядке? А ещё, оказывается, он любит младшую дочь, просто та не оправдала его ожиданий. И, видимо, в самом деле искренне рад, что за неё посватался «уважаемый человек». Ох уж этот господин Норден, все-то его боятся и уважают. Видимо, и мне придётся.

Дверь тихо щёлкнула и, шурша пышными юбками, в комнату вплыла «маменька». Села в то же кресло и поморщилась.

— Опять он курит свои ужасные сигары, — пробормотала она, помахав рукой перед лицом, а потом без перехода обратилась ко мне: — Думаю, отец уже сказал всё, что нужно, так что буду краткой. Ты должна во всём слушаться супруга и уважать его и тогда, уверена, будешь счастлива в браке. И если считаешь, что главное — любовь, я тебя огорчу: любовь, какой бы сильной она ни была, рано или поздно пройдёт. Поверь, я знаю, о чём говорю, Элианна.

Я сидела, смиренно опустив глаза на сложенные на коленях руки, но последние слова госпожи Азерис заставили поднять голову и посмотреть на неё.

— Вы? — прошептала я. — У вас тоже был… незаконный роман?

— Вот ещё! — Орелия смерила меня тяжёлым взглядом. — Как ты смеешь подозревать меня в чём-то подобном, дерзкая девчонка?

— Я не… что вы… я бы никогда… — забормотала я, но мать Элианны вдруг продолжила уже спокойнее:

— Нет, конечно, у меня не было никаких порочных связей до брака с Бруно. Как только тебе могло такое в голову прийти? Но я много лет безответно любила одного человека… мы даже дружили, и он мог бы стать моим мужем, если бы захотел. Думаю, он догадывался о моих чувствах, но предпочёл другую: женился скоропалительно и уехал на другой конец континента. — Орелия невесело усмехнулась. — А потом за меня посватался Бруно, вернее, предложение сделал его отец. Родители могли пойти мне навстречу и отказать, но убедили, что Бруно для меня — лучшая партия. И были правы. Брачный союз, созданный с умом — единственно верный. Ты же видишь, как мы с Бруно счастливы? Всё потому, что родители, да будет им спокойно за Гранью, всё решили за нас.

Она замолчала и некоторое время смотрела в окно, будто пытаясь совладать с какими-то давно забытыми чувствами, но когда снова повернулась ко мне, лицо приняло прежнее непроницаемое выражение.

— Как мать, я должна просветить тебя перед свадьбой насчёт… пикантных вопросов. — Она усмехнулась, явно скрывая нервозность. — Но в нашем случае это уже лишнее. Могу лишь сказать, что отказывать супругу в близости возможно лишь при женских недомоганиях и когда понесёшь. В остальном же ты всегда должна быть в хорошем расположении духа, встречать мужа с улыбкой и не болтать, пока он сам не начнёт разговор. И, разумеется, всегда откликаться на его ласки.

Меня внутренне передёрнуло. Ну прямо не жена, а мечта любого мужика! Что-то вроде резиновой куклы: на всё готовая и всегда одинаковая. И, главное, не болтает.

— И ещё я бы посоветовала тебе поскорее родить нам внука: как только появится твоё продолжение, будет и смысл в жизни, и станет некогда думать о всяких… глупостях. Ни один мужчина не заменит женщине любовь к ребёнку.

Я покорно кивнула, не желая развивать эту тему. Хотелось одного: чтобы этот вечер поскорее закончился. Однако госпожа Азерис явно сказала ещё не всё, что хотела. Какое-то время мы обе молчали, и она будто собиралась с силами. А потом вдруг резко встала из кресла, подошла ко мне и сжала в объятиях. Я почувствовала приятный запах лёгких духов, а мягкие, шелковистые волосы женщины пощекотали мне щёку. Потом она поцеловала меня в макушку и прошептала прерывающимся голосом:

— Всегда помни, что родители любят тебя, Лиа, и лишь хотят тебе наилучшей судьбы. Поверь, с… Дарриеном тебя не ждало бы ничего хорошего, неважно, какой он человек. Даже если бы вы сбежали и сумели тайком пожениться, на всю жизнь стали бы изгоями, и ваших детей ждали бы нищета и презрение. А господин Норден сможет обеспечить тебе достойную жизнь. С ним будешь как за каменной стеной, и перед вашими детьми откроются любые двери. Однажды ты скажешь нам спасибо, Лиа. Сейчас… позову Нору.

Орелия резко отстранилась от меня и почти бегом покинула кабинет. Последнее, что я услышала, был сдавленный всхлип, который она явно всеми силами пыталась скрыть. И я осталась сидеть в растрёпанных чувствах. Я ведь даже не Элианна, так почему, чёрт возьми, мне сейчас стыдно и… грустно? Да, моё мнение о её родне не сильно изменилось. Но, наверное, здесь любовь к детям выражается именно так: позаботится о том, что всё было чинно и благородно. Никаких проявлений чувств и никаких пятен на репутации.

Ни Орелия, ни Бруно не сказали «дочери», что любят её. Они лишь пытались оправдать