– Где-то я уже это слышала, – улыбнулась Лейла. Она притворно нахмурилась. – Но вот где?

– Это не пес, – замотал головой он. – Это не Герцог…

– Ты себя недооцениваешь, Давид. Представь, что ты – влюбленный эллин, спартанец, а это – твоя страсть, объект твоих еженощных мечтаний со щечками-персиками. Отпросившись у родителей на полчаса, под предлогом поиграть с другими мальчиками, он прибежал, еще сам с трудом понимая – зачем, в твой дом. Ты же умен, Рудольф. К тому же ты превосходный актер. Представь, что все это – твоя новая роль. Посмотри, какие у него славные, прямо как у девочки, ягодицы, какой свежий рот. Неужели ты сможешь упустить это милое существо, а вместе с ним и целое состояние?

– А если я удавлю тебя? – прямо здесь, сейчас? – тихо спросил он. – А потом и ту суку, твою служанку, на балконе?

Полураздетый мальчик, которого Лейла держала за плечи, испуганно смотрел на Давида.

– Ты сгниешь в тюрьме, дурак, – глядя ему в глаза, так же тихо проговорила Лейла. – Если раньше Цезарь не избавит тебя от этой пытки.

– А может быть, ты платишь ему за то, чтобы он загнал меня в угол?

– Ему платит твой долг, – с усмешкой бросила Лейла. – Это твой мальчишка, бери его. Иначе ты сам загонишь себя в угол: герцогиня не даст тебе ни гроша и вышвырнет вон! – Глаза Лейлы зло сверкнули. – А если я ей шепну, кто убил, так жестоко, заметь, ее любимца-пса, двери в этот дом будут для тебя закрыты навсегда. И ты уже никакими силами, даже используя все свое дьявольское обаяние, не войдешь сюда. Клянусь вам, господин Валери, все будет именно так!

– Что вы там шепчетесь?! – вставая с кресла, вспылила герцогиня. – Я устала ждать!

– Сейчас, госпожа! – крикнула Лейла и подтолкнула мальчика к ковру. – Здесь тебе будет теплее. Вставай так, словно ты у ручья и собираешься напиться воды. Ну же, не упрямься, Руби… Вот так, молодец.

Лейла смеялась ему в лицо. Беспомощный, ничего не видя перед собой, Давид боялся оступиться. Обойдя мальчишку, он непослушными пальцами освобождал себя от одежды, когда, сквозь туман, шум, сдавивший ему уши, виски, услышал окрик герцогини:

– Браво! Браво! Ну полно, Рудольф, полно! Я польщена, что ради моих денег ты готов на все! Этого мне вполне достаточно, – она замахала ему из ложи толстой пачкой банкнот. – Вот они, твои деньги! Тут даже больше, чем ты просишь! Бери же их!

И она швырнула ему эту пачку – в одно мгновение вспыхнувшую фейерверком и рассыпавшуюся в воздухе…

Спустя сутки, к вечеру, у набережной остановился богатый экипаж. Давид стоял у чугунных перил, шагах в пятидесяти, наблюдая за тем, как открылась дверца экипажа, как оттуда величаво вышла высокая, нарядно одетая дама, чье лицо было скрыто вуалеткой. Нетерпеливо оглядевшись, она, казалось, готова была вот-вот топнуть ножкой от негодования. И не сделала этого лишь потому, что обнаружила то, что искала. Отбросив вуалетку, она двинулась прямо к Давиду.

– Ах, Рудольф, – еще издалека начала она, – я уж подумала, что ты обманул меня и не пришел! Ну прости же меня, – она уже брала его руку в свою, – прости! – Ее рот стал капризным. – Не сердись на меня за эту глупую шутку с восковой куклой. И за ту, злую, с мальчишкой, тоже не сердись. Неужели ты подумал, что я устрою ему такое испытание? – Она многозначительно сжала его кисть. – Все выдумщица Лейла. Она сказала, что ты обожаешь розыгрыши и оценишь нашу изобретательность по достоинству. Да и чего ты хочешь от меня? Я знакома с тобой всего две недели, а она – почти всю жизнь. Ты должен знать: Лейла всегда что-нибудь затевает. – Положив руки в перчатках ему на грудь, герцогиня нарочито тяжело вздохнула. – Ах, Рудольф, не будь таким букой, не сердись, прошу тебя. Скажу по секрету, я и сама боюсь свою камер-фрейлину. Она порой делает со мной все, что захочет. Но когда Лейла рядом, я чувствую себя сильнее многих. А когда ее нет – теряюсь. Но если бы ты знал, как мне приятно было сделать для тебя этот скромный подарок – я говорю об этих глупых деньгах!.. Не сердись. Ведь ничего страшного не случилось, правда?

– Правда, – глядя ей в лицо, бесстрастным голосом ответил он.

Герцогиня, ничего не заметив, продолжала ворковать:

– Через месяц Пальма-Ама будет праздновать две тысячи лет со дня основания города. Я хочу, чтобы на этом празднике мы были вместе. – Она прильнула к нему, зажав в кулачках лацканы его плаща. – Я исполню любое твое желание. А сейчас – едем ко мне!

Давид отнял ее руки, опустил их.

– Прости, Равенна, – проговорил он, – сейчас я должен уйти.

– Уйти? – она изумленно, не веря своим ушам, посмотрела на него.

– Да, я тороплюсь.

Равенна вспыхнула:

– Торопишься? Значит, я проделала этот путь только ради того, чтобы ты бросил меня здесь одну?.. Рудольф?!

Но он, сунув руки в карманы плаща, не оглядываясь, уже шагал по набережной прочь, – шагал, представляя себе белое от негодования лицо этой женщины, ее яркий, искаженный злобой рот, сжатые, не знающие, куда себя деть, кулачки… А потом, задохнувшись от унизительных и страшных воспоминаний, обернулся и, ткнув пальцем в нее, стоящую там же, словно вросшую в камень, крикнул:

– Ты мне противна! Не ищи меня! Никогда не попадайся мне на глаза! Слышишь, ты? Никогда!

– Рудольф! – ее истеричный голос долетел до него уже издалека. – Ты с ума сошел?! Я найму людей, и тебя кастрируют!

Больше он не услышал ничего. Наверное, Равенна просто задохнулась от злобы и негодования.

Угрозы покинутой женщины, баснословно богатой, глупой и жестокой, могли оказаться не пустыми словесами. Но сейчас Давид думал только об одном – когда и где сможет он встретить Лейлу. Когда и где он сможет сделать то, на что теперь, он знал это наверняка, у него хватит мужества.

В своей комнате Давид развернул последнюю из газет, но везде было одно и то же:

«По случаю 2000‑летия со дня основания Пальма-Амы на площади Вознесения состоится карнавал…»

«Грандиозный фейерверк превратит полночь над Пальма-Амой в настоящий полдень…»

«Сотни клоунов и акробатов, тигры и львы, наездники и танцовщицы будут веселить вас до самого утра…»

«Лучшие зрительские места предлагают вам королевские трибуны. Стоимость билета по карману только самым богатым жителям города…»

Давид отложил газету. Итак, королевские трибуны! Он подошел к комоду. Постояв, словно в нерешительности, Давид отодвинул верхний ящик…

В день праздника Пальма-Ама преобразилась. Еще ночью город щедро убрали флагами, и на каждом полотнище красовался его незабываемый герб из четырех, вплетенных в терновый венец, роз: белой, алой, черной и голубой.

С полудня Давид сидел в кафе рядом с домом Баратрана, курил папиросы и тянул вино. Он вспоминал Лейлу – всю, каждый дюйм тела, ее голос. И эти воспоминания только добавляли крепости его вину. Но потом он протрезвел: стоило увидеть перед собой глаза и улыбку Лейлы такими, какими были они, когда она подтолкнула к нему мальчишку-флейтиста. Лицо холодной клоунессы, вылепленное изо льда.