Рыхлый и правда не знал, что Ларэ отпустили под подписку. В тот вечер, когда ему стало известно, что ее повязали с товаром, он чуть не сошел с ума от страха. Товар был чужой, а партия висела на Ларэ этой, на пидоре этом, полубабе. Он лихорадочно начал рыть во всех направлениях, заплатил кому надо, не торгуясь, и узнал-таки про освобождение. Узнал, правда, на следующий день после того, как Ларэ, тоже не торгуясь, сдала за полцены весь товар оптом и снова схоронила деньги там же, в чемодане, под Анны Андреевны кроватью.

— Отпустили, значит, — разочарованно произнесла мать, обнаружив в промежутке между очередными тиражами возвратившегося домой сына, и не в состоянии расставить, что в этом и для кого хорошего и что плохого. — Лучше б в госпиталь тюремный спровадили, разум назад повернуть, — она с горечью посмотрела на Лариосика, — и все остальное тоже…

Ларэ не ответила, в это время она набирала номер. Она знала — это номер ее надежды, номер с помощью которого должна осуществиться ее мечта, номер, который принесет ей счастье, самое обыкновенное счастье, такое, как у всех, и сделает ее такой же, как и все нормальные женщины, любящие и любимые, красивые и не очень, рожавшие детей или нет, такой, как ее мама, Изабелла Владиславовна, — пусть даже и несчастной, но настоящей…

В клинике она тоже не торговалась, наоборот, максимально придвинула возможный срок первой операции, заплатив по высшей ставке. И она знала — оставались дни. Дни всего лишь…

Из клиники она вернулась довольно рано, переговоры закончились даже лучше, чем она ожидала. Деньги она внесла сразу, всю сумму целиком, чтобы не жгли ей руки, и чтобы знать теперь наверняка — обратной дороги нет и не будет.

Она впорхнула в лифт и нажала свою кнопку. Лифт тронулся, и в это мгновение снова екнуло у нее в паху и дернулась у крестца, два раза, как было раньше, и еще раньше и тогда еще, совсем давно… И сразу вслед за этим — она это знала — должен глухо бухнуть за грудиной удар, признак заветного зова, волнующего и глубокого… Но бухнуло иначе, не как обычно. Сердце заколотилось вдруг, как молотилка, как перед прыжком в пропасть, где внизу вода, но сверху ее не видно…

Она вышла из лифта и, продолжая удивленно думать о причинах такого странного чувства, опустила руку в сумку, где лежали ключи от квартиры. Последнее, о чем она успела подумать, пока летела вниз, что надо бы проведать Анну Андреевну, посидеть с ней, поговорить, а то все время в спешке, все эти дни, эти месяцы, эти годы…

Когда она очнулась, обнаружив себя привязанной к стулу, то почти не удивилась. Рыхлый сидел перед ней, тоже на стуле, спинкой вперед, и ждал, пока она придет в себя.

— Слушай сюда, сука, — тихо сказал он Ларэ. — То, что ты меня сдал, это хуйня все, не докажут. Меня сейчас одно только интересует — хочешь ты жить или нет. — Ларэ смотрела на Рыхлого, к немалому собственному удивлению, спокойно и не мигая. — Что ты товар скинул, я уже знаю. И кому — тоже известно. — Двое других, что были с Рыхлым, безразлично сидели в стороне, она заметила их боковым зрением, сил повернуть голову не было. Шею и выше, у основания черепа, ломило так, что слова доходили до нее с трудом, но от этого их безразличия вдруг повеяло каким-то особым страхом, несуетливым и губительным, а потому — самым настоящим. — Я не против, в общем, — тихим голосом продолжал Рыхлый, — отдай бабки, добавь еще столько и гуляй себе. В других только направлениях, — он привстал со своего стула. — Так где бабки, Ларочка?

Только теперь она увидала, что все вокруг было разбросано и вывернуто наизнанку, книжный шкаф был опрокинут на пол.

— Здесь ведь их нету, да?

— Я отдам, — с трудом выдавила Ларэ, — заработаю и отдам…

— Когда ты, милая, такие бабки заработаешь, боюсь, их некому отдавать уже будет, — он нехорошо улыбнулся. — А списывать долг мы не будем, — он многозначительно кивнул туда, где расположились бандиты. — Да, хлопчики?

— Я отдам, но не сейчас, — упрямо повторила Ларэ. — Сейчас их у меня нет… уже…

Рыхлый снова нехорошо улыбнулся:

— А где ж они, Ларочка? Ты, чего, на спину тоже сиси поставить хочешь? Чтобы падать не больно было? — он обошел ее сзади. — А мы это легко проверить можем, ну-ка… — он распустил веревку, просунул руки ей под мышки, приподнял и поставил на ноги. Тут же один из парней резко подошел и с короткого энергичного размаха с невероятной силой хлестанул ей по коленной чашечке круглым стальным прутом. В колене хрустнуло, и Ларэ, теряя сознание, рухнула на пол…

Сколько прошло времени, пока она находилась без сознания, Ларэ не знала. Она очнулась от водяных брызг, которые Рыхлый набрасывал ей на лицо. Набрасывал аккуратно, чтобы не замочиться самому.

— Видишь, — вкрадчивым голосом сказал он, — больно было пока не о-о-о-очень, — он снова улыбнулся. — Больно нам еще только бу-у-у-удет… А ножки одной, считай, нет уже. Если по нормальному — ей землю не топтать, без костылика…

Она перевела глаза на ноги. Крови через брючину не просматривалось никакой, но что-то было не так. Боли, и правда, не чувствовалось, но нога вывернулась как-то неправильно, как не могла быть. Ларэ потянулась было рукой к коленке, но дотянуться не смогла и, охнув, отвалилась назад, на пол.

— Когда мать твоя придет? — неожиданно резко спросил один из бандитов. — А то поглядеть не успеет, как ты про бабки нам расскажешь.

Ларэ вздрогнула. То, что эти люди способны на все что угодно, теперь было совершенно очевидно. И тут же сердце в ужасе сжалось в узел, узел затянулся еще сильнее и замолотил, раскачиваясь, как маятник. Сильно, еще сильнее, еще… Как та сердечная молотилка, в лифте. Про изувеченную ногу она уже не думала.

«Господи Боже, — пронеслось в голове, — они же могут маму… Маму мою… Тоже…»

— Ну, чего, одноногая, надумала? — спросил молчавший до сих пор третий бандит, самый невзрачный, и посмотрел на нее холодными равнодушными глазами. — Лучше отдай сама, — повторил он, после чего распахнул вынутую из кармана опасную бритву, сделал два шага к Ларэ, нагнулся над ней и молча, неторопливым жестом руки, сделал длинный разрез поперек ее лица: из-под правого глаза, через верхнюю губу, левую щеку, почти до шеи. Брызнула кровь и полилась струей на пол. Рыхлый быстро отдернул ногу от наплывавшей ему под ноги лужи. Ларэ смотрела, как расползается по полу красное пятно, и снова не ощущала боли. Это была та самая точка, после которой уже могло быть все равно. Женщине, у которой отсутствует женское лицо, все остальное в жизни не мешает, просто не может мешать, просто не доставляет никаких хлопот. Никогда больше и никаких… Она подняла глаза вверх и посмотрела по очереди на каждого:

— Никогда вы этих денег не получите, недоноски. Теперь — никогда… Пусть вас за них уроют, болваны, мне уже все равно. Мне так даже лучше, даже спокойней, — знать, что вас тоже скоро, как меня… Только мне уже не надо ничего, хуже уже не будет. А вам будет… — она утерла ладонью кровь, продолжавшую обильно литься с лица, и стряхнула ее на пол. — Ох как будет… По роже твоей видно, Рыхлый, как будет…