бледно-розовые цветки герань к серому мышиному свету за окном — небо, разрезанное на длинные узкие полоски электрическими проводами, висящий второй день в воздухе дождь, прозрачные капли на голых ветках березы, бледно-зеленые пятна лишайника на стволе рябины, рыжее черное поле, три десятка километров разбитой дороги до города и город, от которого хоть три года скачи — ни до какого государства не доскачешь.

* * *

Ветра нет. То есть до того нет, что у деревьев даже листья затекли от неподвижности. В серой, сырой и обреченной тишине, какая бывает только перед первым снегом, со стоящей у забора березы падает один лист, за ним второй, за вторым третий, а за третьим последний. И снова ветра нет. Так бывает, когда женщина смотрит в окно, смотрит и вдруг ни с того ни с сего выкатится из ее глаза крошечная слезинка. Смахнет она ее аккуратно мизинцем, чтобы не размазать тушь с ресниц, и снова смотрит в окно. И как ты ее ни спрашивай — отчего да почему, да что случилось-то в конце концов… Переведет разговор на что-нибудь другое. Попросит натаскать из сарая дров, или починить табуретку, или размолоть в кофемолке высушенный на печке острый перец и потом смешать его с табачной пылью. Станет рассказывать, что эта смесь убивает капустных блох, гусениц-листогрызов и пилильщика. Вот весной они все народятся и давай вредить капусте, георгинам и гладиолусам, пилить все, что пилится, грызть все, что грызется, а тут мы их этой пылью и припорошим до смерти. Против мышей табак с перцем тоже очень хороши. Мыши начинают так чихать, что зачихиваются до сердечного приступа или даже до инсульта и потом волочат хвост и теряют способность шевелить усами. Дрогнувшим голосом проговорит, что жалко их до слез, поднесет к щеке мизинец… и велит идти чай пить. И захватить к чаю из погреба банку какого-нибудь варенья.

* * *

Снега нет, не будет, и просили передать, чтоб не занимали. По полю, по колено в сером тумане, бредет, спотыкаясь о кротовьи кучки и спящие муравейники, голое дерево. Такое голое, как во сне, когда идешь по улице без носков, путаясь в полинявших от множества стирок семейных трусах на какой-нибудь прием во французском посольстве, а прохожие свистят и смеются тебе в спину, покрытую гусиной от холода кожей. Подышишь на горизонт, потрешь его рукавом, и из тумана начинают выступать далекие сосны, березы, можжевеловые кусты и разбредаться в разные стороны.

* * *

Подмораживает, и влажная, мышиная, осенняя тишина мало-помалу превращается в зимнюю — сухую, звонкую и хрустальную. На острове, посреди болота, стоит избушка и постукивает кривым черным когтем желтой чешуйчатой ноги по молодому, еще неокрепшему льду. Лед трескается, и в змеистых сахарных трещинах появляется черная вода и зеленые листья ряски. Время от времени избушка чешет одну ногу о другую и снова стучит. Внезапно с обратной стороны избы раздается протяжный дверной скрип и кто-то невидимый кричит таким же протяжным и скрипучим голосом:

— Вот сейчас кто-то поленом по ноге получит, если не прекратит… От воды быстро отошла! Я кому сказала!

Дверь скрипит еще раз и гулко хлопает. На какое-то время воцаряется тишина. Одна из ног осторожно водит когтем по льду, вычерчивая на нем непонятные знаки. Где-то в вышине надрывно и хрипло, точно после бронхита, каркает ворона. По расщепленному молнией стволу давно мертвой черной ольхи мерно стучит дятел. Минут через пять или семь к стуку дятла присоединяется чуть слышный костяной стук когтя по льду, становящийся с каждой секундой все настойчивее и громче…

* * *

Дни поздней осени бранят обыкновенно утром, во время завтрака, за чаем с творогом и медом или даже чуть раньше, когда жена только начинает поливать медом творог, надо успеть посмотреть сквозь янтарную золотую струю в окно, на золотые голые прутья малины в саду, на золотую яблоню с одиноким золотым червивым яблоком на самой верхушке и на золотое небо между ветками. Потом, уже над второй чашкой чая с шарлоткой, не переставая глядеть в окно, подумать о том, как убрать мух, которые черт знает каким образом ухитрились пролезть между рамами, уже законопаченными и заклеенными на зиму. Не отконопачивать же обратно и не раскрывать раму, как советует любящая скоропалительные и необдуманные решения жена. Вопрос этот сложный, требующий непростого технического решения. Тут торопливость не нужна и завтра… Ну хорошо, хорошо. Пусть сегодня. Пусть даже сразу после завтрака взять и просунуть в открытую форточку внутренней рамы трубу от пылесоса и ею высосать всех насекомых. Одна беда — шланг короток. Жене придется держать пылесос на уровне форточки, а направлять трубу и считать засасываемых мух… И не забыть, кстати, занести количество мух в журнал наблюдений, сравнить его с прошлогодними и сделать выводы. Жена говорит, что нет ничего проще, чем сделать выводы. Видал я ее выводы. Были бы у этих выводов кулаки — они постоянно дрались бы между собой.

После мух отдыхать некогда — надо надевать теплый халат, шерстяные носки и идти сидеть в кресле у окна над раскрытой книгой, поскольку уже два выходных пропущены и дальше откладывать нет никакой возможности. Поздней осенью хорошо сидеть над толстым романом. Лучше всего для этих целей подойдет «Обломов» или «Обрыв» того же автора. Можно, конечно, сидеть и над «Анной Карениной», и даже над «Братьями Карамазовыми», но «Анну» и, тем более, «Братьев» лучше не читать, а просто держать раскрытыми на коленях и смотреть в окно, как соседская собака облаивает застрявшую в непролазной рыжей грязи белую легковую машину, увозящую на зимовку в город последних дачников.

Как собака устанет и охрипнет, а дачники смогут вылезти из грязи и уехать — надо немедля начинать барабанить пальцами по ручке кресла или по стеклу в ожидании обеда, после которого сидеть над книгой уже нет никакой возможности — только лежать рядом. Лежать долго некогда — из кухни пахнет жареными семечками, которые надо грызть, и не просто грызть, а при этом еще и играть в подкидного, пить чай с кизиловым вареньем и разговорами о том, что в этом году не то, что в прошлом, не говоря о позапрошлом.

После карт хорошо бы как-нибудь развеяться. Пойти, к примеру, в кладовку, найти мешок с сушеными белыми грибами и нюхать их. Можно самих по себе, а можно вместе с рябиновой настойкой, которая стоит… да мало ли она где может стоять. Там теперь уж и нет ее почти. Ну а как нанюхаешься, так уже и вечер на