Неуверенность в себе сковывает таких людей, делает их пассивными в личных отношениях. Они (особенно женщины) часто ведут себя не в ключе своего «я», а как зеркало чужого поведения. Если близкий человек внимателен к ним, добр, и они такие же; если он озабочен, сдержан — то ли от усталости, то ли от неприятностей — они тут же принимают это на свой счет и отгораживаются защитной скорлупой.

Психологи считают, что наше подсознательное отношение к себе, подспудная самооценка — это главный эмоциональный двигатель наших чувств и поступков. Ими правит сложнейшая сеть пружин — наши потребности, интересы, взгляды, жизненное положение. Действие всех этих пружин как бы сплетается в нашей самооценке, меняет ее, но и само окрашивается в ее цвета.

Глубинная самооценка — как бы эмоциональное ядро человеческой души, сердцевина психики. Все наши переживания, все впечатления от жизни проходят сквозь нее, как лучи сквозь линзу; это как бы главная эмоциональная линза, сквозь которую человек видит себя и других.

Для человека естественно быть довольным своими сильными сторонами и недовольным слабыми, и потому нормальная душевная самооценка — это всегда сплав довольства и недовольства собой. Чувство неполноценности резко ухудшает эту душевную самооценку и портит все чувства человека к другим людям. Пожалуй, только хорошо относясь к себе, можно хорошо относиться к другим, и только хорошо относясь к другим, можно хорошо относиться к себе.

Поэтому людям, которыми движет двойная темная оптика, стоило бы относиться к близким лучше, чем к себе — и в своих поступках, и в чувствах. Но по-настоящему изменить свое отношение к близким они смогут, видимо, только, если перемагнитят, изменят свою оптику, сумеют сделать главными ее светлые слои. Это очень трудный, часто каторжный труд души, но это, пожалуй, единственный путь к спасению…

«А не летает ли любовь к родителям и друзьям любви к любимому человеку? Ведь эмоциональная чувствительность человека не бесконечна и сила чувства к любимому уменьшается» (Новосибирский академгородок, ДК «Академия», апрель, 1978).

Эти мысли рождены, наверно, и обычной житейской логикой, и логикой формальной, арифметической. По такой логике у человека есть свой запас чувств, и когда он делится на разных людей, то каждому и достается меньше. Но любовь — если это любовь — не подчиняется здесь ни житейской, ни арифметической логике — никакой линейной логике вообще.

В пылкие времена своей любви любящие часто поражаются: еще вчера я любил ее на пределе, но почему-то сегодня люблю еще сильнее, а завтра еще сильнее… Как можно влить в сосуд больше, чем он вмещает? Простейший здравый смысл говорит, что это невозможно…

Но любовью правит неэвклидова логика, как бы логика наоборот, логика парадокса, и она вся состоит из неожиданностей, из ходов, которые обратны очевидным.

Как можно любить больше предела? Парадокс здесь в том, что чем сильнее человек любит, тем больше вырабатывается в нем энергия любви — то есть тем выше поднимается ее предел: сегодня он выше, чем вчера, завтра выше, чем сегодня.

Но, пожалуй, такая сверхлогика правит только счастливой любовь, которая отодвигает свой предел, поднимает его. Как только любовь замирает, она, видимо, начинает умирать — из счастливой постепенно делается обычной, потом обыденной, будничной и начинает тускнеть, перемежать огоньки с угольками, пеплом, золой…

Говоря точнее, у любви есть как бы три ступени, три возраста: нарастание — подъем ее предела, устойчивость — жизнь у предела, и угасание, спад.

Длина этих возрастов может, видимо, быть самой разной. Чем дольше нарастание любви — ее детство и юность, — тем дольше бывает и ее второй возраст — зрелость, и тем позже она начинает стареть, входить в свой третий, предсмертный возраст. Чем быстрее кончается юность любви, тем короче и ее взрослость и тем быстротечнее ее старение и умирание… Это, пожалуй, главная пружина долгой или короткой жизни любви.

Видимо, в разных возрастах любовью управляют и разные законы: растущей, счастливой любовью — «надземные», неэвклидовы законы парадокса; угасающей — законы житейской логики; устойчивой — смесь тех и других законов, причем с постепенным ослаблением «надземных» и усилением земных.

По-разному в этих возрастах действуют друг на друга и разные виды любви — супружеская любовь и, скажем, любовь к родственникам, друзьям. Речь идет именно о любви; влюбленность, видимо, почти всегда соперничает с другими чувствами, уменьшает их или сама уменьшается ими.

Известно, что, когда у молодоженов появляются дети, их тяга друг к другу часто слабеет — ею как бы начинает править именно арифметическая логика: каждый отдает теперь чувства не одному, а двоим, и потому каждому достается «половина» прошлого чувства.

Но, может быть, это не любовь? Счастливые супруги в один голос утверждают: любовь к детям не ослабила, а усилила нашу любовь. Мы увидели друг друга с новой, родительской стороны, открыли друг в друге новые достоинства, и они углубили наше влечение.

Есть, видимо, психологический закон: одна любовь обогащает, а не обедняет другую, и разные виды любви — не соперники, а союзники. Их энергии родственны друг другу, и они как бы подпитывают, усиливают друг друга своими зарядами.

Впрочем, поначалу, в своем дебюте, любовь, как и влюбленность, ослабляет другие чувства, захватывает чужие участки души. Как река весной, она выходит из берегов, и ее половодье отбирает много энергии у других чувств.

Потом, когда половодье кончается, любовь начинает отдавать другим чувствам ту энергию, которую она у них забрала, и даже с лихвой. Она как бы встраивает в них новые октавы, и от этого их звучание делается глубже, переливнее.

К сожалению, так бывает нечасто, но, пожалуй, не потому, что у запаса чувств есть предел. Вернее, такой предел есть у я-центрических чувств, и этим они отличаются от любви. Любовь, повторю это, может «по закону реки» отодвигать свои пределы, и хотя это тоже бывает очень редко, но виноваты здесь, видимо, не законы любви, а враждебные им законы жизни, которые не дают им раскрыться, укорачивают жизнь любви…

«У Моруа есть мысль: любовь зависит больше от самого любящего, чем от предмета любви. Какую роль играют внутренние источники любви?» (Встреча с работниками Интуриста, июнь, 1979).

Андре Моруа, современный французский романист, писал, что «источник любви скорее в нас, нежели в любимом существе», и что после Стендаля эта мысль стала азбучной[24]. Но для Стендаля таким внутренним источником любви была человеческая фантазия, которая украшала любимое существо несуществующими достоинствами. По его мнению, порождала любовь именно фантазия, то, что я называю двойной оптикой. Любить могли как бы «романтики чувств» — те, у кого есть эта романтическая способность приукрашивать, и не могли «реалисты чувств». Способность любить выводилась из важной, но не главной стороны души.