XIX веке баскским обществом «Друзья Отчизны»; славная эпоха просвещенного деспотизма, ее девиз — власть тем, кто знает и умеет, единственно возможный путь к прогрессу, ничего общего со всякими теориями, призывающими к стимулированию активности масс, только в XIX веке мы занимались делом; вольфрам интересовал ученых и в других странах, например, шведа Шееля, но выделил этот металл в чистом виде только испанец Элуйарт; англичане, которые очень любят нас и не могут пережить нашего приоритета, специально называют вольфрам тунгстеном, сейчас они его вывозят из Португалии, настоящим образом грабят страну, как будто бы это их колония, типично английская манера поддерживать «дружеские» отношения, точно так же ведет себя здесь Англичанин, хотя он не в Португалии, а в Галисии, ну да ладно, это другой вопрос, союзники вообще нас сильно любят, у них повсюду свои люди, даже в правительстве, мы слепые кроты, дальше носа не видим, пропади все пропадом, вольфрам есть вольфрам, и слава открытия нового элемента в периодической системе принадлежит Испании. Да, у союзников много денег, но использовать вольфрам умеют только немцы.

— Не люблю я немцев.

— Ты мало читаешь. Но запомни: любые обобщения опасны, даже мои, поскольку всегда грешат неточностью; несмотря ни на что, дон Гильермо — я имею в виду Англичанина — хороший человек, он разговаривал с тобой?

— Да, поэтому я и решил отдать вам вольфрам, вам и Виторине, мне он не нужен, у меня будет хорошая работа.

— Поговорим об этом потом.

— Мне очень жаль, что я вас впутал в эту историю.

— Во всем виноват вольфрам, а не ты, все мы оказались впутанными в эту историю, да ты не волнуйся, я думаю, мои связи в муниципальном совете еще чего-нибудь стоят.

Я начал клевать носом, засыпал и снова просыпался, как это бывает в душных вагонах третьего класса, когда теряешь представление, где ты, с кем разговаривал во время короткой стоянки на какой-то нереальной станции, мелькнувшей за окном; белая борода, размеренный голос, пальцы, скручивающие одну сигарету за другой, спокойное лицо, сейчас оно очень доброе, постарел, очень постарел, нищета подкосила его. Разговор зашел о рудниках.

— Все эти рудники, лихорадочные поиски, за ними скрывается секрет полишинеля — золото, главная сила, движущая миром.

— Но ведь со времен римлян золотом здесь и не пахнет.

— Некоторые люди до сих пор зарабатывают себе на хлеб, промывая песок на реке Силь.

— Вы хотите сказать, что это пустая трата времени, крестный?

— Я еще скажу тебе то, что хочу сказать.

— Интересно.

Огромных усилий стоило не заснуть и не упасть прямо на жаровню, неудобно все-таки, ведь он разговаривает со мной.

Ты знаешь горы Медулас-де-Кареседо?

— Конечно.

Откуда тебе их знать, проезжал, наверно, мимо или ездил на экскурсию, если когда-нибудь снова попадешь туда, обрати внимание на голые вершины красного цвета, на них ничего не растет, результаты воздействия человека на природу, это сделали римляне, вернее, их рабы, как ты думаешь, почему горы красные? это кровь погибших рабов окрасила землю, считается, что здесь работали шестьдесят тысяч рабов, можешь себе представить, что это такое? население целого города в поисках золота, римский естествоиспытатель Плиний-старший, живший в I веке нашей эры и написавший книгу «Naturales Hispaniae», что значит «Природа Испании», не пугайся, ее я тебе не дам, потому что такой ценной книги у меня нет, утверждает, что здесь было промыто триста миллионов тонн земли, они добывали что-то около пяти граммов золота на тонну промытой породы, приблизительно двадцать тысяч фунтов в год. Большая часть золота поступала в Рим из Испании, в горах было столько скважин, что они стали похожи на швейцарский сыр, в скважины закачивалась вода под давлением, ее подводили издалека, неплохо работала инженерная мысль? горные и гидравлические сооружения, все честь по чести, римляне — это немцы той эпохи; значит, так, они качали воду, горы рушились, Плиний описывает эти обвалы — «ruina montium», представляешь себе грохот? а сколько людей погибло? заметь, они промывали не речной песок, а горную породу, в голове не укладывается, причем не одну и не две горы, а целую цепь гор в провинции Бьерсо, как ты думаешь, должно было что-то остаться после римлян? я думаю, что да, еще остались где-то золотые жилы, золото всегда было тайной Бьерсо.

— Будь здесь золото, кто-нибудь уже нашел бы его.

— Ищут то, что хорошо спрятано, но то, что лежит на виду, никто не замечает.

— Я, кажется, обладаю особым даром видения.

— Которым тебя наградила Эндина Колдунья?

— Да.

— Не говори глупостей, Аусенсио, а то я в тебе разочаруюсь, хватит уже об этом. Помни свое обещание.

— Обещание?

— Я открою тебе тайну золота, впрочем, какая это тайна, но ты оставишь в покое Ольвидо.

В этот момент я, кажется, заснул.

— Почему вы не откроете тайну Хелону? Он ваш сын, ему по праву принадлежат ваши тайны.

— Если следовать принципам просвещенного деспотизма, тайной должен владеть лишь тот, кто этого достоин. К сожалению, он не подходит для такого дела, все загубит.

Я перестал бороться со сном, потому что предпочел не продолжать разговор, принимавший опасный оборот, не помню, что мне снилось, но то, что рассказала утром Нисе, действительно походило на сон, солнце стояло уже высоко, когда она принесла мне шикарный завтрак — шоколад и пончики, «это надо отпраздновать». Ну прямо иллюзионист какой-то, честное слово, представляю себе лицо налогового инспектора, когда они сняли печать с бочки, чтобы конфисковать вольфрам, не выпьете ли стаканчик вина? в бочке было белое вино, не бог весть какое, не последнего урожая, и тем не менее вино с виноградников дона Анхеля, как ему удалось это сделать? никаких объяснений, ни слова о фокусах иллюзиониста или опытного алхимика, просто, прежде чем отправиться на свою ежедневную утреннюю прогулку, он небрежно бросил ошеломленным домочадцам:

— Я не мог допустить, чтобы на фамилию Сернандес нала тень подозрения, раз я сказал, что в бочке вино, значит, там вино.

12

Рудники, принадлежавшие немцам, находились прямо над деревней Касайо, один на всю округу каменный дом, да к тому же с электричеством: контора, рудный склад, ремонтные мастерские. Гельмут Монсен сидел в своем кабинете, вернее, временном кабинете, долго он здесь не задержится, и предавался размышлениям в духе геополитики. Это не контора, а Храм Божий, говорили аборигены, единственное, в чем они не ошибаются, его логарифмический ум никак не мог смириться со свойственной им неточностью: вы с ними договариваетесь на одиннадцать часов во вторник, можете биться об заклад, что встреча состоится,