Авеню Обсерватории, знаменуя торжество разума, была строго ориентирована по Парижскому меридиану, до начала XX века, в пику англичанам, конкурировавшему с Гринвичским. А обширные сады Обсерватории, основанной Людовиком XIV в 1667 году, располагают к покою и созерцанию, но никак не к музыке пулеметных очередей, которые в час ночи 16 октября 1959 года перебудили весь квартал. Распахнув окна, высыпав на балконы, его обитатели увидели брошенный впопыхах у садовой ограды автомобиль с распахнутой дверцей, еще покачивающийся от прошивших его семи 134 пуль из пулемета «стэн». Сухопарый человек опасливо выглядывал из-за кустов, отряхивая землю с длинного пальто, придававшего его облику нечто пасторское.

Утренние газеты оглушили Париж подробностями ночной стрельбы. По словам чудом уцелевшей жертвы покушения, около половины первого ночи, выпив, как подобает правоверному парижскому интеллектуалу, последний стаканчик в ресторане «Липп» на Сен-Жермен-де-Пре, он поехал домой, на улицу Гинемер. Но, заметив неотвязно следующую за ним машину, свернул у здания Сената не направо, как обычно, а налево — к бульвару Сен-Мишель. Повернул еще раз — преследователи не отставали. Поддавшись панике, резко затормозил, бросил автомобиль и неожиданно для самого себя — как-никак сорок три года, уже не юноша и далеко не спортсмен, — совершив прыжок через метровую ограду, нырнул под куст как раз вовремя, чтобы услышать предназначенную ему очередь.

Счастливчика звали Франсуа Миттеран. Он возглавляет левую партию Демократический и социалистический союз Сопротивления, но эта партия очень невелика. Он — сенатор: почетная, слишком почетная должность для нестарого политика, какая-то безликая, пыльная. Еще не президент — он станет им в 1981-м, оседлав коалицию левых сил, — но его снедают амбиции. Уже не министр и в ближайшей перспективе вряд ли им станет, хотя привык за десять лет перебираться из одного кресла в другое: в мае 1958 года мятеж парашютистов — «пара» — вернул к власти генерала де Голля и вымел поколение бюрократов, к которому принадлежал Миттеран.

При этой власти места для Миттерана не было. Но для подвига место в жизни найдется всегда.

Де Голлю счастливый жребий героя выпал в пятьдесят лет, когда 18 июня 1940 года по лондонскому радио он призвал сограждан к сопротивлению нацистам. Миттеран стал героем в одночасье: утром 16 октября. Газеты наперебой восхищались его стремительной реакцией и юношеской сноровкой. Герой расплывчато обвинял правых. Коммунистическая «Юманите» требовала роспуска «фашистских банд», пугала гражданской войной, намекала на причастность к преступлению пресловутых «пара».

Сам факт покушения на видного политика никого не удивил. Война со сторонниками независимости Алжира, фактически война гражданская, французская Чечня, достигла кульминации: уже год, как алжирцы перенесли ее в метрополию. Утром 15 сентября 1958 года их автоматчики травили, как дикого зверя, экс-губернатора Алжира, министра информации Жака Сустеля на чопорной, центровой, полной «фликов» авеню Фридлянд. Изрешетили служебный автомобиль, попортили пиджак, убили прохожего, еще троих ранили и сами полегли.

Ну а «стэн» был во Франции почти домашней утварью. Никто не считал, сколько таких стволов сбросили партизанам самолеты союзников, и не знал, в чьи руки они попадали. Без дела эти стволы не скучали. Ключевые позиции в обществе занимали еще молодые ветераны войны. Но в отличие от войны их русских, американских или британских ровесников, война французов была по преимуществу тайной, что формирует совершенно особый склад психики и, так сказать, политической культуры. Одолев врага и выбрав свой, правый или левый, лагерь, они по-прежнему называли друг друга подпольными кличками времен Сопротивления, научившего их тому, что автоматная очередь — самый неотразимый аргумент.

В Миттерана, единодушно решила общественность, стреляли ультраправые враги независимости Алжира. Хотя с чего бы это? Даже если фразу Миттерана «Алжир — это Франция» (с формальной точки зрения Алжир был не колонией, а совокупностью трех французских департаментов) можно объяснить-оправдать его статусом министра внутренних дел (1954–1955), то смертные приговоры алжирским патриотам министр юстиции (1956–1957) Миттеран визировал безжалостно и бесстрастно: на его счету не менее сорока пяти жизней. Но покушение вычеркнуло это из памяти. А заодно и то, что 1 февраля 1935 года юный Миттеран, член молодежной секции полуфашистской организации «Огненные кресты», маршировал под лозунгом «Франция для французов», требуя лишить работы врачей-иммигрантов — прежде всего евреев, — бежавших от нацизма. (Кстати, антисемитом, уверенным, что ему всю жизнь чинит препоны еврейское лобби, Миттеран останется до самой смерти в 1996 году.) И то, что в январе-марте 1936 года он участвовал в травле шестидесятисемилетнего юриста-антифашиста Гастона Жеза за то, что тот согласился стать представителем эфиопского императора Хайле Селассие, противостоявшего Муссолини: старик-профессор, опасаясь покушения, чуть ли не ушел в подполье. И то, что, прежде чем переметнуться к Сопротивлению, Миттеран так исправно служил министром Виши, что получил в 1943 году орден из рук маршала Петэна. И то, что его юношеская дружба с убийцами-заговорщиками кагулярами (36) выдержала испытание временем.

Забылось главное: Миттеран — тоже ветеран тайных войн. «Наденьте на Миттерана колпак кагуляра, и вы увидите его истинное лицо», — напишет в 1990 году писатель Жан Эдерн Алье (18).

Забылось все. Но только на пять дней. 21 октября герой проснулся посмешищем.

В правой газете «Ривароль» вышла статья Робера Песке, тоже участника Сопротивления, голлиста, перешедшего в крайне правую партию «пужадистов». Несмотря на разницу политических взглядов, социалист Миттеран был к нему расположен, сочувствовал неудаче на парламентских выборах, зазывал к левым. Смысл статьи был прост: «Это я стрелял в Миттерана. Но — по его настоятельной просьбе».

По версии Песке, с 7 по 15 октября они четырежды встречались по инициативе Миттерана. То под золотыми платанами Люксембургского сада — рядом с Сенатом: добросовестный Миттеран не мог надолго отлучиться с работы. То на набережных Сены: интеллектуал Миттеран любил порыться в ларях букинистов. Сенатор жаловался, что страна забыла его, просил «вытащить из состояния посредственности». Невзначай упомянул команду убийц, вроде бы прибывшую из Алжира. Об этом по Парижу не просто ходили слухи. Авторитетный депутат-голлист сообщал в газете: «Эскадроны смерти уже пересекли испанскую границу, списки лиц, подлежащих уничтожению, составлены». Разговор на эту тему сам собой навел Миттерана на мысль о рекламном покушении, так же сам собой сложился его план. «Мы же — масоны, мы — братья», — привел сенатор неотразимый аргумент. Песке в душе удивился: «Я и не знал, что Миттеран — масон».

Миттеран, в свою очередь, кажется, не знал, что Песке уже подвергался судебному преследованию за мошенничество.

Миттеран осведомился, из чего в него будут стрелять: узнав, что из «стэна», предостерег: «Осторожно! Эти машинки часто заедает».

Вечер покушения Песке коротал в укромном уголке ресторана «Липп», дожидаясь, пока Миттеран допьет вино и распрощается с сотрапезником, политиком Жоржем Даяном. Увидев, что сенатор направился к выходу, Песке подал знак Абелю Даюрону, своему садовнику. Когда они подъехали к Обсерватории, Миттеран уже припарковался и разлегся на газоне. Даюрон медлил стрелять: мешали то таксист, высаживавший позднего клиента, то бесконечно прощавшаяся парочка. Наконец, не выдержав, подал голос сам Миттеран: «Ну!» Даюрон открыл огонь.