мне предстояло вновь почувствовать себя студентом Зареченского горного института.

Глава 8

Спиртное, выпитое перед сном, сгладило моё недовольство пружинами кровати. Уснул я, едва прикрыл глаза. Спал крепко. Первая ночь в общежитии (если судить по дате) прошла спокойно. Я не просыпался от криков и громкой музыки. Никто не ломился к нам в дверь. Не бренчали под окном на гитаре пьяные барды. Даже Аверин и Могильный не храпели. Всё способствовало тому, чтобы я выспался и утром не слишком злился на истерично задребезжавший будильник.

Утро походило на то, что я пережил перед поездкой в колхоз. За одним исключением: в этот раз коридоры общежития не казались безлюдными. Занятия начинались у большинства студентов в одно время. А значит, и будильники заголосили почти одновременно. Сонные непричёсанные молчаливые мужчины шаркали ногами, следовали друг за другом: кто на кухню (греть в чайнике воду), кто в противоположную сторону — избавляться от щетины на лице и чистить зубы.

* * *

От корпусов общежитий в направлении горного института с печальным видом шли студенты. Я пристроился в общую вереницу, вполуха слушал недовольное ворчание Пашки Могильного. Того раздражало буквально всё: и утренняя прохлада, и громкие голоса птиц, и даже шелестевший листвой тополей ветер. Староста шёл молча, но так же, как и Пашка, хмурился. Насколько я понял, они вчера засиделись допоздна. Не угомонились, пока ни перемыли кости всем мировым лидерам, ни обсудили достоинства и недостатки девчонок из нашей группы, ни прикинули шансы футбольной сборной СССР на чемпионате мира в следующем году.

Я же чувствовал себя отдохнувшим. С любопытством посматривал по сторонам. Поначалу глазел на невзрачные стены домов и столь же непривлекательные вывески магазинов. Ощущение новизны исчезло, но привыкнуть к блеклости красок пока не удавалось. Представлял нынешний городской пейзаж без яркой зелени листы — предсказывал, что тот станет совсем мрачным и тоскливым. Подумал: «Украшают ли в эти годы улицы перед Новым годом? Может, хоть зимой здесь появятся разноцветные огни?» Попытался вспомнить советские новогодние фильмы, но не сумел воскресить в памяти ни одну «уличную» сцену.

От разглядывания архитектуры меня отвлекли влившиеся в ряды студентов представительницы прекрасного пола, что проживали в первом корпусе. Появление девушек положительно повлияло на настроение моих спутников. Пашка перестал брюзжать — завертел головой: всматривался в женские лица (искал Фролович?). Студентки улыбались и кивали Славке (даже старшекурсницы). Пару раз поздоровались и со мной — наши одногруппницы, чьи лица я успел запомнить за время колхозной жизни. Ни Пимочкину, ни Фролович, ни даже Надю Боброву мы не встретили — увидели их уже в институте.

* * *

Залесский горный институт встретил меня знакомыми лестницами и коридорами. Огромные окна, паркетные полы, мраморные ступени — всё в точности, как в начале девяностых. Добавились лишь портреты советских вождей на стенах. Да исчезли из галереи славы цветные фото бывших учеников института, как и сама галерея. Продавали пирожки в знакомой кафешке у входа (не увидел там холодильников с напитками известных в капиталистических странах брендов). Широкие подоконники, как и во времена моего прошлого студенчества, служили насестами для студентов — на них всегда любили засиживаться компании учеников.

«Богатства недр людям», — гласила надпись над лестницей. «Людям или не людям, но обязательно за валюту», — мысленно сказал я. Нынешний институт показался мне почти родным, в отличие от того, где учился мой сын. Сейчас здесь дышалось легко (и пахло булочками). В двухтысячных же это здание превратили в настоящую крепость: решётки на окнах, металлоискатели на входе, пост охраны — искоренили дух студенческой вольницы. Я улыбался, поглядывая на спешивших по своим делам студентов. Приличные, пусть и невзрачно одетые молодые люди: с не обезображенными пирсингом и татуировками лицами, но и не бандитского вида, как в девяностые.

Слава Аверин вызвался быть Сусаниным — повёл меня и Пашку по широким коридорам и лестницам. Этой дорогой я ходил бессчётное количество раз… в будущем. Вспоминал сейчас каждый поворот, узнавал виды из окон, предсказывал, когда и в каком направлении двинутся основные потоки студентов. Сообразил, что староста вёл нас к деканату факультета. Смутно припомнил, что там на стенах висели большие стенды, на которых учащиеся находили листки с расписанием занятий, списками прогульщиков и студентов, подлежащих отчислению. Беспокоиться об исключении из института нам пока было рано. А вот узнать расписание — не помешало бы.

— Эээ… первой парой сегодня вышка, — сказал Славка, отыскав на стенде информационный листок для нашей группы.

— Не люблю математику, — заявил Могильный.

— Зачем тогда пошёл в горный? — спросил Аверин.

Пашка пожал плечами.

— Нет, а что я помнил-то после армии? — сказал он. — Куда бы ещё я со своими знаниями пролез? Только в наш институт: других вариантов не нашёл. «Если ты тупой, но гордый — поступай в Зареченский горный». Лучше уж сюда, чем сразу в шахту.

— А чем тебе шахта не угодила? — спросил староста.

Могильный отмахнулся.

— Да перестань. Что я там забыл? После школы я хотел в МГУ податься. Вышла осечка — отправился топтать плац. Думал покорить столицу со второй попытки. Но для этого пришлось бы ещё год зубрить предметы. И работать: не у родителей же на шее сидеть.

Он покачал головой.

— Решил, что сгодится и наш институт. Отучусь. А там — уж лучше по распределению в карьер. Всё ж не под землёй буду торчать. Или в Зареченск, но не мастером, а в кабинет. Лишь бы не отправили куда-нибудь за полярный круг. Не люблю мёрзнуть.

Я вспомнил, как обивал кабинеты отделов кадров в девяностые. Тогда ни о каких распределениях уже не вспоминали. Получил диплом — свободен. Те, кто имел родственников или так называемую «волосатую руку» среди начальников предприятий, радовались такому обстоятельству — их по окончанию учёбы ждали «тёплые» места. Ну а таким, как я, приходилось прогрызать себе дальнейший путь зубами. Кто-то из моих сокурсников и дня не проработал на горнодобывающем предприятии, кто-то дорос до кресла генерального директора ГОКа (не буду тыкать себя в грудь пальцем).

— Сразу начальником шахты станешь, — сказал Слава.

Пашка хитро улыбнулся, махнул чёрным дипломатом с блестящими кодовыми замками (Аверин явился на занятия с точно таким же — «гэдээровским», как он его обозвал).

— Не откажусь, если предложат, — сказал он. — Но уверяю вас, парни: с правильным тестем и здесь, в Зареченске, в шахту спускаться не придётся.