– Романтики – первые, кто придал ценность эмоциям, внутреннему миру человека, его душевным порывам, будь то любовь, мечты, разбитое сердце, отчаяние, удовольствие и созерцание, – на одном выдохе пробормотала я.

Тео подвел меня к картине, на которой было изображено море.

– Ты любишь эту стихию, – не удержавшись, прокомментировала я.

Уголок его губ дрогнул в улыбке.

– Что ты видишь? – спросил он.

Это был рассвет. На первый взгляд нежный, добрый, приветливый. Море спокойное, умиротворенное. Но вдали нависали черные тучи. Они не сразу бросались в глаза, однако как только я заметила их, то не могла оторвать взгляда. Боль, разочарование, обида, страх. Эти чувства, как сгусток грязи, скопились вдали и, словно нарастая, шли к берегу, захватывая все прекрасное.

– Я написал ее сегодня. Знаешь, о ком я думал?

У меня пересохло в горле, а он подошел совсем близко ко мне.

– Я думал о тебе, Ниса.

Он аккуратно стянул резинку с кончика моей косы и медленно стал распускать мои каштановые волосы. В этом было что-то столь интимное, личное. Волосы волнами освобождались, и он нежно гладил пряди. Распустив их полностью, откинул их за спину и повел пальцем вдоль моей шеи, спускаясь к ключице. Кожа покрылась мурашками.

– Чувствуешь? – прошептал он мне на ухо и легонько коснулся губами мочки уха.

Я сглотнула, дыхание стало тяжелым. Он смотрел мне в глаза, впитывая реакцию.

– Чувствую, – еле слышно произнесла я, и мой взгляд упал на его губы.

Его пальцы выводили узоры у меня на ключице, и я терялась в этом ощущении.

– Когда ты на наркотиках, чувства не настоящие. Они выдуманные, суррогатные. Этим не сотворишь прекрасное… – тихо сказал он. – Не убегай от эмоций. Чувствуй настоящее, Ниса.

Я опустила руку ему на шею, на то место, где выбивается пульс. Его сердце колотилось, словно вторило ритму моего. Рядом с ним я была готова почувствовать что угодно.

– Чувствуй вместе со мной, Тео, – прошептала я; голова не соображала, разум затуманился. Эмоции вышли на первый план.

Я была готова поцеловать его. Я была готова поцеловаться первый раз в жизни. Но он посмотрел куда-то позади меня и сделал шаг назад.

– Какого черта ты здесь делаешь, Аарон? – грубо спросил он, и на меня словно вылили ведро воды.

Я обернулась и в дверном проеме увидела того самого парня, с которым встретилась, впервые попав в этот дом. В этот раз на нем была простая футболка и джинсы. Он с любопытством посмотрел на меня, а затем перевел ехидный взгляд на Тео.

– Прости, приятель, не хотел мешать, – с наглой улыбочкой заявил он.

Тео закатил глаза и представил нас.

– Ниса, это мой лучший друг Аарон, – указывая на него, сказал он. – Аарон, это…

– Это та девушка, чьи портреты ты бесконечно рисуешь, – со смешком отозвался он.

От его слов я покрылась густым румянцем, а он продолжал нахально смотреть на меня.

– Приятно познакомиться, Ниса, – вальяжно облокачиваясь о косяк двери, произнес Аарон.

– Беренис, – мгновенно поправила я абсолютно неприветливым тоном.

– Бе-ре-нис, – медленно, по слогам, издевательски повторил он.

LE PRÉSENT

В 1889 ГОДУ РОДИЛСЯ НЕКИЙ Хан Антониус ван Меегерен. Чуть позже он войдет в историю как блестящий фальсификатор. Ему отдадут титул автора самой крупной живописной подделки всех времен, и это будет картина «Христос в Эммаусе» Вермеера.

В начале XIX века весь мир неожиданно начал сходить с ума от недавно еще напрочь забытого голландского художника Вермеера. Наш покорный слуга Антониус решил создавать картины в духе великого соотечественника. Специалисты не могли отличить их от подлинных полотен, музеи покупали их за огромные деньги и выставляли как крупнейшее приобретение века. И обман бы никогда не раскрылся, если бы ван Меегерен не дружил с фашистами. После войны его арестовали за коллаборационизм. И лишь под угрозой смертной казни он наконец решил признаться: «Эти картины – не Вермеера, на самом деле их написал я! Когда я писал в своем собственном стиле, голландские критики не обращали на меня внимания. И я решил насмеяться над ними, потому и создал эти фальшивки!» Но никто не поверил подсудимому. Человек, приравнявший себя к гению, – всех развеселила такая мания величия. Однако, когда все поняли, что он говорит правду, гнев богемы был страшен. Как он посмел посягнуть на самое святое – на подлинность искусства?!

Но за что я люблю ван Меегерена – так это за то, что он и впрямь поставил перед человечеством такую непростую задачу: как относиться к гениям, если потомки могут подражать им, сохраняя при этом дух гениальности? Стоит ли признавать дар аферистов? Ведь ван Меегерен, безусловно, обладал талантом. Только вот характер был очень скверный: в атмосфере всеобщего восторга перед эпохой прошлого он посвятил свой талант борьбе со старыми мифами, а не созданию новых.

Я бы хотела создавать новое. Но, чтобы выжить, мне надо воссоздавать старое. Я поправляю вырез дорогого вечернего платья, в котором чувствую себя крайне неловко. Юбка доходит до самого пола, черная ткань облепила талию и плечи. Так и хочется сбросить с себя эту вторую кожу и нацепить привычную толстовку. Жемчужные бусы – подарок Огюста – словно ошейник, обхватили шею.

– Оставь вырез в покое, – бурчит Огюст.

На нем классического покроя вечерний костюм, лишь кричащая розовая бабочка с аляповатыми цветами выдает в нем модника.

– Выглядишь в кои-то веки прекрасно. – Он одаривает меня довольной улыбкой. – Весь этот молодняк в зале будет завидовать мне, старому пню.

Он по-джентльменски подает мне руку. Я с благодарностью хватаюсь за нее. Идти на таких шпильках практически невозможно. Огюст понимает мои затруднения, поэтому идет медленным, размеренным шагом. Не могу поверить, что сегодня утром я проснулась за столом своей каморки в Руане после бессонной ночи воссоздания эскизов собора, а сейчас иду по красной дорожке к самому Лувру на знаменитый во всем мире аукцион «La mystère»[22]. Вспышки камер преследуют нас, я предусмотрительно прячу лицо за длинными волосами. Да никто и не узнает в шикарной девушке на красной дорожке меня в реальной жизни. Мои волосы идеально уложены крупными волнами, они сверкают и блестят. Макияж скрыл серость лица, контуринг подчеркнул скулы и даже визуально уменьшил подбородок. Никто не увидит в девочке с непослушной пышной копной и рюкзаком на спине эту грациозную лань, которой я сейчас являюсь. Разве что я еле передвигаю ноги на высоченных шпильках. Но мы идем столь медленно, что это вряд ли заметно. На красной дорожке ажиотаж. Весь мир искусства стоит на ушах в этот вечер. Все крупные кошельки слетелись в Париж, ведь такое событие пропустить невозможно. Айвазовский, Боттичелли – звезды сегодняшнего вечера. Все ждут торгов не на жизнь, а на смерть. В воздухе витают азарт и предвкушение. Айвазовский, правда, не совсем подлинный, а про Боттичелли я ничего не знаю. Не берусь судить. Однако картина, которая неожиданно появляется с красивой легендой… не вызывает у меня ни капли доверия. Но в жизни бывает всякое.