— Петя, хочешь завтра подохнуть? — задавал свой коронный вопрос enfant terrible[3] клиники.

— Нет, — шептал больной.

— Тогда какого… дерьмо в себя заливаешь? — осведомлялся доктор, потом показывал на телевизор: — И… смотришь?

— Батенька, — гудел главврач, — мы тут имеем камни в почках. Но я хочу выслушать ваше мнение.

Валентин быстро смотрел анализы и говорил:

— Если Петя глушит сладкую газировку, то камни у него в мозгу. Боли в спине не от почек. Онкология у него.

— Ну… — бормотал академик, — мы все проверили. Олег Геннадьевич лично смотрел его на предмет злокачественных новообразований. Не имеем подобного… э… казуса.

— Ну раз сам Олег Геннадьевич им занимался, мне надо помолчать, — фыркал Браков, — я остаюсь при своем мнении. Это онкология. Желудок.

— Гастроскопия чистая, — отбивался главврач.

— Супер, — кивал Браков, потом смотрел на больного. — Петя! Не дрейфь. У тебя самое начало рака. Фигня. Прооперируют, и забудешь. Требуй повторного обследования. Кто гастроскопию делал? Зинаида Ивановна? Да? Проси вот этого дядю, он в больнице главный, его умоляй, чтобы тебя Семен Петрович посмотрел! Зина на один глаз слепая, на второй кривая. Дерьма не пей, говна не ешь, телевизор не смотри, читай веселые книги и знай: ты не помрешь. С тем, что у тебя, на тот свет уезжать рано! И вообще онкология не твоя смерть! Ты в зоне риска по сосудам.

Высказавшись, Браков уходил. И что в результате? При повторном обследовании зоркий глаз внимательного узиста находил нечто микроскопическое, едва заметное… то, чего не узрела вечно куда-то спешащая Зинаида Ивановна.

Валентин Львович никогда не отказывал в консультации тем, кого лечили другие доктора. А уж за своих пациентов он дрался аки лев, проверял содержимое тумбочек, выбрасывал в окно продукты, которые приносила сердобольная, но до изумления глупая родня, мог наорать, обозвать пациента идиотом за курение или еще похлеще высказаться. Общаться с таким врачом очень трудно. Но многие больные, поступая в клинику, говорили в приемном покое:

— У вас есть врач, хам жуткий. Хочу только к нему!

Тихо ненавидя Бракова, и врачи, и медсестры признавали, что он гениальный диагност, поэтому со своими болячками шли только к нему и отправляли к Валентину родственников. Когда Бракова задержали по подозрению в совершении серийных убийств, возмутился весь коллектив.

— Он невыносим, — твердили сотрудники, — невозможный грубиян. Но за больных стоит горой. Полиция ума лишилась! Валентин Львович не способен причинить человеку зло.

В больнице вмиг создалось движение «Свободу Бракову», было составлено заявление в прокуратуру, его подписали почти все сотрудники и масса больных. Появление на работе освобожденного Валентина Львовича превратилось в праздник. Врача встречали цветами, транспарантом «Мы любим вас» и овацией. Никогда не теряющий самообладания доктор смутился и забубнил:

— Ладно вам. Устроили тут шоу!

Отношение к Бракову резко поменялось, все стали восхищаться им и говорить:

— Единственно честный человек, не боится говорить то, что думает.

В море любви Валентин Львович купался не долго. Вскоре после освобождения он умер. Выпил слишком большую дозу сердечного лекарства. Мать плакала: «Его полиция затравила, нервы у сына не выдержали». На похоронах все рыдали. Конец истории.

Костин замолчал.

— Убийцу женщин так и не нашли? — уточнила я.

— Нет, — пояснил Володя, — но и новых трупов после кончины Бракова не появилось. Родион уверен, что Валентин Львович был маньяком. Мне Колыванов сказал: «Да, отпустили его, потому что адвокат поднял громкий шум. Прокурор считал находку тела Ларисы Гурковой доказательством того, что настоящий убийца на свободе. Но я уверен! Всех лишил жизни Валентин!»

— Твой приятель прямо как Браков, — усмехнулась я, — тот тоже не собирался менять свою точку зрения.

— Валентин никогда не ошибался, — заметил Костин, — и есть еще кое-что. Рассказывая о том, как врача недолюбливали на службе, я не затронул деликатный вопрос о «конвертах». В России принято благодарить медиков. Торты, шоколадки, бутылки… Родственники больных не обладают богатой фантазией.

— Да уж, — вздохнула я, — Катюша[4] иногда сетует: «Еще немного, и у меня диабет начнется, тащат и тащат торты с жирным кремом. Никто ни разу не догадался доктору колбаски с черным хлебушком припереть».

— Ну и деньги еще, — продолжил Костин, — даже бабушка-пенсионерка норовит запихнуть в карман хирургу пару тысяч. Неистребимо это. Все про «конвертики» знают и помалкивают. А вот Валентин всегда визжал на человека, который пытался ему мзду вручить.

— Заберите. Перед вами не официант! Чаевые не принимаю! Мне зарплату платят. Те, кто у больных деньги берет, не достойны звания врача.

За такие речи Бракова считали лицемером.

— Почему? — удивилась я. — На мой взгляд, это вполне в духе Валентина Львовича. Меня бы покоробило, принимай он взятки.

— Правильно, — согласился Костин, — но есть нюанс, о котором ты пока не знаешь. Браков обожал жену, нежно относился к матери. Не секрет, что некоторые эскулапы, оставшись на ночное дежурство, развлекаются с хорошенькими медсестрами. И вообще в больницах часты романы между сотрудниками. Но Валентин никогда не был замечен в прелюбодеянии. Он часто звонил домой, на новогодние корпоративы приходил с матушкой и супругой. Всем давно стало ясно: отношения у членов семьи прекрасные, невестка любит свекровь, та отвечает ей тем же. Многие женщины в клинике завидовали прекрасным отношениям в семье кардиолога. Масла в огонь подливал и внешний вид дам, они появлялись в очень дорогих платьях известных фирм, в шикарной обуви, пользовались лучшими автомобилями. И что совсем уж обидно, и жена, и мать заработали все сами, они владелицы общего бизнеса, богатые предпринимательницы. Материальное благополучие семьи не зависело от кошелька мужчины. Наоборот. Браков ездил на «Мерседесе», который он, учитывая резко отрицательное отношение к конвертам и нищенскую зарплату врача, никак себе позволить не мог. Костюм Валентина Львовича, его рубашка, ботинки, портфель — все кричало о большом достатке. И пах он по утрам таким одеколоном, что медсестры только вздыхали, их парни позволить себе этот парфюм не могли.

— Вот почему его считали лицемером, — догадалась я, — Валентин гневно обличал тех, кто брал вознаграждение, подчеркивал, что у самого руки чистые, но…

— Жил он не на зарплату, — перебил меня Костин, — не содержал жену, мать, кучу детей, не откладывал копейки на приобретение бюджетной иномарки, не тащил на горбу кредиты, а существовал за счет своих богатых родственниц, уверенно управляющих бизнесом. Имел ли он право метать молнии в тех, кто с трудом доживал от аванса до получки?