– За столько лет?

– Да…

– Не кажется ли тебе это странным, Нестеренко?

– Да нет, просто не встретились как-то – и всё: страна большая, дел много…

– И ты полагаешь, что я поверю в это?

– Да, гражданин начальник. Думаю, вы заметили, что говорю я с вами прямо и никогда не вру. Сурового наказания я не боюсь, потому мне нечего от вас скрывать…

Разве то, что в действительности заставило меня вернуться…

В первые месяцы нашей совместной жизни, даже несмотря на страхи, что перманентно атаковали меня, я не допускал такой возможности. Напротив, кажется, я пытался убедить себя, что счастье возможно, что подобное бывает, что даже я, непутевый Петя, заслуживаю любви!

Мне теперь надобно забыть все ужасы войны и всецело сосредоточиться на быте новом, на быте французском. Никогда не поздно начать все сначала. Была жизнь русская, но не более того. Мне не следует ныть и опускать руки, ведь, если вдуматься, многие пострадали гораздо серьезнее меня! Если хорошенько все взвесить – у меня все очень даже хорошо. Я начинаю новую жизнь, и Верочка дает мне столько сил, что я непременно со всем справлюсь!

Каждый день я убеждал себя, что пройдет немного времени, я поработаю таксистом, а после обстоятельства непременно изменятся, и мне (теперь я в этом почти не сомневался) обязательно разрешат летать.

Все еще будет хорошо, главное – ничего не забывать и каждый вечер, пускай и в мыслях, совершать плановый полет…

О возвращении в Советский Союз я старался не думать. Мысли подобные запрещал и хоронил, а потому, когда однажды ночью старик на заднем сиденье моего такси вдруг начал меня вербовать, я только улыбнулся.

«Я хочу предложить вам сотрудничество, молодой человек…»

«Почему только теперь? Я подвожу вас домой уже несколько месяцев…»

«Я проверял вас…»

Покачиваясь от поворота к повороту, время от времени оглядываясь на Париж, старик начал объяснять, что у меня появился шанс загладить вину перед родиной.

«А чем же я могу быть полезен Советской родине? Я обыкновенный шофер!»

«То-то и оно! Я много наблюдал за вами. Вы имеете хорошую репутацию и обширные связи в белоэмигрантских кругах. Насколько мне известно, отзываются о вас хорошо, считают человеком честным, смелым, прямым и порядочным. Повторяю, сотрудничество с Советской властью позволит вам загладить вину и однажды, если вы будете делать все правильно, вернуться домой. Вы ведь хотите летать, верно?»

«Откуда вы знаете?!»

«Я многое о вас знаю. Начните делать то, что я вам говорю, – второй подобной возможности у вас никогда не будет!»

Летать я действительно хотел (самолеты и небо снились мне едва ли не чаще, чем момент, когда ты бросаешь меня), однако иметь дело с людьми, против которых еще недавно воевал, – нет. Кое-какие новости из Союза приходили, и я примерно представлял, во что большевики превратили страну. Я знал про красный террор и голод в Поволжье, про миллионы беспризорников и расстрел Гумилева, про восстание в Кронштадте и оккупацию Грузии. После всего этого продолжать разговор со стариком, который некогда учил меня ставить точки, не хотелось. Теперь у меня были комната, работа и ты. Моя жизнь наконец обретала понятные очертания, и, значит, я не имел права возвращаться назад.

«Нет-нет, сегодня вы можете не платить…»

«Значит, вы отказываетесь сотрудничать?»

Когда старик неуклюже выбрался из машины, я улыбнулся и подумал, что больше никогда его не встречу, что для ужинов выберу другое бистро, а для работы – другой округ, однако уже через несколько месяцев, как ты понимаешь, я сам начал искать с ним встречи…

Милый Петя, ты знаешь, что этот снимок всегда был со мной. Долгие годы я верила, что мы сможем быть вместе, что у нас все будет хорошо. Я правда старалась, но жить так больше я не могу – я не такой человек.

Я знаю, ты сильный, ты все поймешь. Я хочу быть актрисой на сцене, но не в жизни. В этой стране я не смогу стать той, кем хочу. Я никогда не смогу выучить этот язык, я никогда не смогу говорить на нем без акцента, а значит, и играть здесь я никогда не смогу. Выступать же в белоэмигрантских кафе я считаю для себя унизительным…

К сожалению, человек становится пленником не только своего места рождения (из которого еще можно сбежать), но и в большей степени пленником собственного языка. Родись я в Брюсселе или в Женеве, мы, вполне возможно, и сегодня заснули бы с тобой вместе, но нас разлучает культура. Без русского языка я мертва! Жить в Париже женой таксиста, зарабатывая на хлеб мытьем полов или вязаньем, я, прости, не могу – уж точно не для этого я была рождена и не я виновна, что твоя жизнь складывается так. У тебя своя судьба, Петя, а у меня, выходит, своя…

Я знаю, что ты захочешь узнать, кто он, – скажу только, что он человек порядочный и настоящий коммунист. Ты его однажды видел. Ничего такого, запретного, о чем ты теперь думаешь, нас не связывает. Напротив, будучи человеком новым и честным, он всего только и желает, чтобы в новой Советской стране я могла быть полезна простому зрителю и реализовала бы себя. Порадуйся за меня, Петь, ведь теперь я буду большой советской актрисой!

P. S. За мной ни в коем случае не едь! Ты же знаешь, тебе туда нельзя! Ничего хорошего тебя там не ждет. В Москве тебя обязательно арестуют и убьют!

Живи здесь, как позволяет жизнь. Живи здесь и радуйся за меня! Живи здесь и знай, что я счастлива, что я играю и что в начале каждого спектакля я нахожу тебя в первом ряду…

Ну, вот и закончилось место…

Возвращение в Союз отняло не один месяц. Время сомнений и тревог. Пожалуй, никогда ранее я не был таким нервным и разбитым. Я писал запросы в консульство в Лондоне и тотчас разрывал их, пытался найти лазейки в Литве и не выходил на связь. Ежедневно накручивая круги по Парижу, я желал зацепиться взглядом за знакомого старика и, наконец повстречав его, несколько раз проезжал мимо. Садясь на лавочку возле крематория, я мог часами смотреть на серый дым и мечтал теперь лишь о том, чтобы мне поскорее удалось испепелить все мысли о тебе.

Два начала сражались во мне: красное и белое, циник и преданный мальчишка, мужчина, прошедший войну, и юноша, который не мог отпустить любовь. Месяц, два, год меня мучила такая простая сложность.