Майор Крейги с гордостью представлял меня всем как свою дочь; мама держалась холодно и отчужденно. В какой-то миг до меня донеслись ее слова:

— Если еще хоть кто-нибудь скажет, как Элиза похожа на меня, ей-богу, я закричу.

Мой отчим мягко улыбнулся.

— Дорогая, но ведь она — твоя дочь. Постарайся ею гордиться.

На протяжении вечера мама поочередно уделяла внимание то одним гостям, то другим, и ее манера держаться менялась в зависимости от того, к кому она обращалась. В Ирландии точно так же вели себя в семействе Томаса. Среди англичан они держались не так, как среди ирландцев. То же самое я замечала и за собой. Возможно, это свойство англо-ирландцев: мы — ни то ни се, поэтому нас швыряет из стороны в сторону.

Когда начали танцевать, я ощутила на себе мамин пристальный взгляд.

— Правда ли, что ваша мать когда-то была профессиональной танцовщицей? — поинтересовался мой кавалер. — Сама она не говорит ни да ни нет.

— Вы предполагаете, что мама когда-то не была истинной леди? — ответила я, желая его поддразнить.

Офицер смутился, затем принялся многословно извиняться.

А я подумала, что, скорее всего, мама сама распустила этот слух. Он льстил ее самолюбию, однако и речи не могло быть о том, чтобы она взаправду оказалась в прошлом танцовщицей. Хоть бы даже оно так и было, она бы ни за что этого не признала.

После этого — единственного — званого ужина мама не позволяла мне появляться на приемах, и дома их тоже не устраивали.

— Тебе надо думать о собственном браке, — заявляла она, — и больше тут не о чем говорить.

К нам являлись офицеры, желавшие со мной увидеться, оставляли визитки и уходили ни с чем; а мама стала недовольной и раздражительной. Единственное, что мне было позволено, — наблюдать за тем, как она одевается и уходит. Совершенно так же, как в моем детстве. Мама сшила новые платья и стала одеваться с особым тщанием. Я выжидала, надеясь, что она, может быть, в конце концов смягчится и хотя бы меня пожалеет. Однако не прошло и месяца, как она написала Томасу, чтобы он приехал и забрал меня обратно в Карнал.

Томас прибыл. Он приходил каждый день, однако я решительно отказывалась с ним встречаться. Мама принимала его в гостиной, а я отсиживалась у себя в спальне. Спустя неделю мама пригласила меня поговорить.

— Он хочет забрать тебя домой, — сказала она.

— Ой, да неужели?

— Выбора у тебя нет. Томас — твой муж. И тебе пора уезжать.

Я сделала глубокий вдох. Выдохнула:

— Позволь мне остаться.

— Нельзя повернуть время вспять, — ответила мама сурово. — В браке у тебя есть лишь одна попытка; ты ее использовала.

— С нашим браком покончено.

Она громко засмеялась.

— Не говори чепуху, детка. Замужество — это на всю жизнь. Женщина не может развестись с мужем, тебе это отлично известно. Ты — не Генрих Восьмой, который развелся, а затем женился второй раз. К тому же твой супруг тебя содержит, и ты полностью от него зависишь, нравится тебе это или нет.

— Я не вернусь, — упрямо возразила я.

— На твоем месте я была бы осторожна. Если ты дашь Томасу повод для развода, останешься без гроша.

— Я так решила и не отступлюсь.

— Неблагодарная девчонка! — вскричала мама. — У тебя было все, и ты все отринула! Я позаботилась о твоем удачном замужестве, но ты от него отказалась. Тебе был нужен Томас; пожалуйста, теперь ты с ним навсегда. Я в двенадцать лет уже зарабатывала себе на жизнь, а тебя до шестнадцати пичкали всякой ерундой в школе. И с какой бы стати я теперь тебя жалела?

— Думаю, ты просто ревнуешь! — взорвалась я. — Разве моя вина, что Томас предпочел меня, а не тебя?

Мама залилась яркой краской — от шеи до самого лба. Я думала: ударит. Однако она сдержалась.

— Если ты отказываешься вернуться к мужу, то не оставляешь мне выбора.

— О чем ты?

— Единственное, что тебе в таком случае остается, — это уехать к родне в Шотландию.

— В Шотландию?! — Я так и обмерла.

— Решай сама.

Приехав в Калькутту, я и помыслить не могла, что мама отошлет меня прочь. Оставив Томаса, я израсходовала весь свой запас мужества; дальше этого я не заглядывала.

— Муж по-прежнему будет высылать тебе деньги, — сказала она.

— Вы с ним уже обсудили?

— Томас был очень щедр.

— А что говорит майор Крейги?

Мама встала; лицо у нее посерело, руки дрожали.

— Уясни себе главное, — проговорила она. — Здесь ты не останешься.

Судно «Ларкинс» отплывало из Калькутты в начале октября, когда ночи стали заметно прохладнее. Томас и майор Крейги прощались со мной в порту. Мама же едва переступила порог дома: она холодно меня обняла и поцеловала; как обычно, губы чмокнули в воздухе рядом с моим лицом. Я тщетно вглядывалась в ее черты, пытаясь отыскать хоть малейший намек на материнскую нежность. Мама застыла у двери, лицо было неподвижным, с каким-то странным выражением. Внезапно ее передернуло, словно от порыва зябкого ветерка, она отвела взгляд — и скрылась в доме. Лишь когда экипаж тронулся с места, я поняла, что за выражение видела на ее лице: с таким видом могла стоять женщина, которая пережила страшное предательство. Меня захлестнуло чувство вины и стыда. Я — единственная дочь, и я подвела маму, не оправдала ожиданий — причем не один раз, а дважды. Наверное, надо было лучше стараться. Сжав руку в кулак, я ударила себя по голове, потом еще и еще. Нет, нет, нет! На глаза навернулись слезы обиды и горького недоумения. Не может быть, что во всем виновата я одна. А она — разве нет? В конце-то концов, она же моя мать. Если я своими поступками ей не угодила, то она, со своей стороны, предала меня тысячу раз.

На пристани майор Крейги крепко сжал мои руки.

— На самом деле мать тебя любит, — сказал он. — Но она очень горда и ничего не может с этим поделать.

Майор обнял меня; я прильнула к нему, не желая отпускать. Тепла и любви я видела от него куда больше, чем от собственной матери!

— Если тебе что-нибудь понадобится, напиши, не стесняйся.

Судно отвалило от причала, и я еще долго смотрела на уменьшающуюся фигуру майора Крейги. На щеках у него блестели слезы.

Из соображений благопристойности Томас немного проплыл со мной вниз по течению Ганга.

Переговорив с капитаном, он вышел на палубу. Мы оба молча смотрели, как лодка, на которой Томасу предстояло возвратиться на берег, плыла неподалеку. Перед тем, как покинуть борт судна, Томас заговорил, и вид у него был смущенный и пристыженный:

— Ты всегда будешь моей женой. Я буду ждать. Ты сможешь вернуться, когда захочешь.