Мы были в его каюте. За стеклом иллюминатора выцветал закат: на темнеющем небе блекли длинные багровые и лиловые полосы облаков. Под потолком тихонько покачивалась лампа, и по углам бродили тени.

Его губы скользнули вниз — по моему горлу к груди.

— А под платьем еще столько всего сокрыто, — прошептал он.

У меня участилось дыхание; косточка в корсете жалобно скрипнула, платье натянулось на швах.

— Джордж, помоги, пожалуйста.

Повернувшись спиной, я указала на крючки, удерживающие лиф платья. Дрожащими руками Джордж их расстегнул. Когда он справился с последним, я скинула лиф, выпростала руки из рукавов.

Под лифом был корсет, а под ним — прозрачная сорочка, едва прикрывающая грудь. Мне не хватало воздуха, я дышала часто-часто, а Джордж долго возился, неловко распуская завязки на сорочке. Наконец управился и с ними, затем приподнял мою грудь в ладонях, словно два спелых упругих плода. Я задохнулась. Он уткнулся мне в грудь лицом. Кое-как я сумела вдохнуть.

И шепнула:

— Джордж… ты можешь делать, что хочешь.

Мы питались своей любовью, словно бабочки — нектаром цветов. Однако чем больше мы ели, тем голоднее становились. Однажды мы нежились на диване у меня в каюте. Я скинула туфли и платье, оставшись в сорочке и нижних юбках, у Джорджа была расстегнута рубашка.

Внезапно решившись, я скользнула ему между ног и принялась расстегивать его брюки. Меня разбирало любопытство; была одна часть его тела, которую я до сих пор не видела. У Джорджа захватило дух.

— Ты что делаешь? — спросил он шепотом.

Его член был тугой и высокий, точно гриб на длинной ножке. Я сжала его в ладонях; он казался живым существом, нежным и благодарным. Джордж молча наблюдал, пока я внимательно изучала все изгибы и линии его мужской плоти, ее отклик на ласку рукой, касание языком.

— Он тебя не укусит.

— Ты уверен?

Смочив в плошке с водой полотняную салфетку, я обмыла его и обласкала. Стоя на коленях, я двигала рукой вверх-вниз, чувствуя сквозь салфетку, как под пальцами пульсирует тугая плоть.

Джорджа очень занимали всяческие женские причиндалы — корсет, чулки, румяна, пудра буквально его завораживали. Как-то раз, когда я пудрила лицо, он подобрал пуховку и долго ее рассматривал. Закончив пудриться, я шутки ради напудрила лицо ему, затем нарумянила щеки, накрасила кармином[11] губы и поднесла ему зеркальце. В таком гриме Джордж походил на хорошенькую девушку. Грим продержался недолго: мы принялись целоваться, и краска размазалась по лицам, так что мы стали похожи на двух сумасшедших клоунов.

Хохоча, мы уже стаскивали друг с дружки одежду, когда раздался стук в дверь. Мы смолкли; стук повторился. Мы молчали. Тот, кто стоял за дверью, ушел, а позже я обнаружила на палубе поднос с моим остывшим обедом.

Миссис Инграм начала подсылать шпионов; кто-нибудь вечно торчал у каюты, подглядывая в иллюминатор или подслушивая у двери. Не раз ее горничная заставала меня в нижнем белье. Она поджидала, когда дверь распахнется, и заглядывала в каюту. Однажды она видела, как я при Джордже надеваю чулки, другой раз — как он зашнуровывает мне корсет.

В конце концов мы решили быть осторожнее. Как бы то ни было, я не была свободной женщиной и зависела от мужа. Хотя в моей каюте было очень душно, мы стали запирать дверь на засов. Я уверяла себя, что не так уж страшно мы и грешим: как ни интимны наши ласки, все же между нами нет настоящей близости.

Однажды поздним вечером я, уже сонная, полулежала на диване, а Джордж устроился на полу, головой у меня на коленях, и тихонько поглаживал мою ногу в одном чулке.

— Пожалуй, мне пора в постель, — сказала я, потому что на самом деле хотелось спать.

— Можно, я помогу тебе раздеться? — спросил он, скользнув пальцами вверх от щиколотки к колену.

Я откинулась на спину, а он приподнял мои нижние юбки, провел ладонями по ногам — до самого верха. Наверное, я ожидала, что он распустит подвязки и примется стягивать с меня чулки. Но вместо этого его руки скользнули меж многочисленных слоев кружевного нижнего белья. Когда они забрались в штанишки, я от неожиданности вскрикнула. И вдруг его пальцы коснулись моей самой потаенной плоти.

— Ш-ш! — сказал он и нежно, бережно раздвинул мне ноги.

Голова Джорджа скрылась под юбками. Он меня поглаживал и ласкал, а я была в полном смятении и ощущала себя, точно вскрытая ракушка. Нежные пальцы коснулись жемчужины; от этого прикосновения она припухла. Он тихонько касался, поглаживал, ласкал языком. Я закрыла лицо юбками, однако не попросила его перестать.

Впервые в жизни я поняла, что такое страсть; я оказалась сама себе не хозяйка. Мне хотелось испробовать все; я не могла оставаться одна, без Джорджа. Мне то и дело вспоминались Брайди и ее возлюбленный у пылающих печей. Вспоминались эротические сцены на стенах заброшенного индийского храма. А еще — та женщина в полутемной комнате, которая раскачивалась, оседлав британского солдата.

Я тоже так сделала: медленно вращая бедрами, я танцевала на теле Джорджа, который лежал на постели. Меня поражало неведомое доселе ощущение, удивительно было, что мужчина лежит подо мной, совершенно беспомощный. Я его распаляла, а он усердно трудился сначала над моим нижним бельем, потом над своим. Затем меня разобрал смех, и тут Джордж решительно опрокинул меня на постель рядом с собой. Моя сорочка распахнулась; его освобожденная плоть показалась наружу. Джордж замялся в нерешительности. Я притянула его к себе, шепнула:

— Ну, давай, давай.

Ощутив внутри себя первый толчок, я вмиг перестала смеяться. От второго я вскрикнула. Джордж не отрывал глаз от моего лица. Я согнула ноги в коленях, он продел под них руки. Крепко сцепившись, мы двигались вперед-назад вместе с качающимся на волнах кораблем. Начни наш корабль тонуть, я бы не испугалась. В ту минуту я бы с радостью ушла с ним на дно.

Неподалеку от Канарских островов мы вдруг обнаружили куколку бабочки, прилепившуюся к потолку в каюте Джорджа. Из сухой темной оболочки показалось сначала одно крыло, затем второе. Бабочка неподвижно сидела на потолке; очень красивая, размером с маленькую птичку. Крылья у нее были ярко-голубые, с желтым «глазком» посередине, отделанные по краю тонким серебряным узором.

На следующий день бабочка зашевелилась, крылья затрепетали — сначала едва-едва, затем сильнее, словно постепенно осознавая собственное предназначение. А потом она принялась летать по каюте, билась о стены и стекло, и мы не знали, что делать.

— Чем ее кормить? — спросила я.

Джордж понятия не имел; на борту не было ничего подходящего.