— Риск, конечно, был. И лампа вполне могла оказаться незаправленной. Но ведь этого и бандиты не знали, правда? А главное — момент неожиданности. Если бы я с голыми руками пошел на горчишника — ясное дело, получил бы нож под ребро. А лампа или какой-нибудь другой предмет, для драки не предназначенный, — озадачивают. И еще тут вопрос симметрии важен.

— Какой еще симметрии? — оторопел я. — Что за геометрическое рассуждение?

— Точнее, не симметрии, а наоборот, — усмехнулся Владимир. — Видите ли, Николай Афанасьевич, ответ на нападение должен быть несимметрический. Я до этого еще в гимназии дошел, а потом, в университете, только утвердился в таком принципе. Он на меня с ножом, а я на него — с пистолетом. Нет пистолета — значит, что-нибудь другое, не менее убийственное, например, огонь. Да ведь бандиты и сами никакой симметрии не признают. Вы только посмотрите: они вооруженные, а мы нет, нас двое, а их четверо.

— Трое, — поправил я Ульянова.

— Трое тоже несимметрично, — ответил он, — а все же было их — четверо. Вы полового Сеньку не учитываете. Между тем он был на стороне горчишников, скорее всего, член этой хевры. Вы, наверное, не заметили, а я увидел: как только Сенька заказ от нас принял, он побежал не на кухню, а из задней двери — на улицу. Я в окно усмотрел, как он скакал куда-то во весь опор. Видно, понесся сообщать камарадам по оружию — мол, в трактире богатые клиенты, народу никого, можно взять на фу-фу.

— Да, я этого не заметил, — согласился я, сокрушенно качая головой. — А ежели не помстился мне соглядатай, их и вовсе было пятеро на двоих… Хевра, говорите? А еще слово «лопатник» тогда употребили. Володя, дорогой мой, где вы набрались этих ужасных выражений?

— Ах, Николай Афанасьевич, право слово, ну как же этого не знать? — ответил Владимир с искренним удивлением. — Любой юрист — неважно, практикующий или только будущий — должен знать язык, на котором говорят его подопечные. Не скрою, я немного разбираюсь в байковском языке или, если хотите, музыке и умею при случае на ней поиграть.

— А как прикажете понимать кожу с бабками? — не унимался я. — Фарт, фартицеры, фартовцы — это каждый догадается. Но бабки…

— Бабки, дорогой Николай Афанасьевич, они же хрусты, — это деньги, целковые, — пояснил молодой знаток воровского арго. — Старое словечко. Не нами придумано, не нам его и из обихода выводить. Готов биться об заклад — только никак этого не проверишь! — пройдет сто лет, всякие там кати, саренки, серсо наверняка исчезнут, бабки же — останутся!

Я помолчал, прикидывая, прав или неправ Ульянов, говоря о будущем воровского языка, а потом задал еще один вопрос — о предмете, который озадачил меня куда сильнее.

— Володя, вы только что гимназию да университет упомянули, рассуждая о несимметричности. То, что гимназисты и студенты дерутся, — это дело понятное. Как же без того? А вот про сам принцип я не все понял. Симметрия, несимметрия, и вдруг — лампой с керосином да по голове.

Ульянов остановился, словно наткнулся на невидимое препятствие, и искоса посмотрел на меня.

— Николай Афанасьевич, я человек не драчливый. Для меня ударить живое существо, такого же человека, как я сам, — все равно что ударить себя. Однако, когда учился в гимназии, в драках участвовать приходилось. Здесь вы правы. «Как же без того?» — Владимир слегка передразнил меня, но я не обиделся. — С реалистами сражались, с фабричными. Так вот, драка — это не дуэль, тут никакой симметрии, никакого благородства и быть не может. Главное — уцелеть и выжить. И еще — угостить противника так, чтобы он страшно удивился неравности средств и методов, а может, и зарекся бы нападать впредь. Что касается университета… Возьмем ту же сходку. Это едва ли не единственный способ для студентов выразить свой протест, громко заявить о правах и требованиях. Тут, кажется, симметрия на стороне студентов — их вон сколько, а педелей раз-два и обчелся. Но, с другой стороны, за педелями — и полиция, и жандармы, и вообще вся система подавления и власти. Получается, опять-таки несимметрия, только обратная, и в итоге студенты своими сходками, как правило, ничего не добиваются. Мы вот тоже не добились. Если не считать того, с позволения сказать, достижения, что меня выгнали из университета и сослали в Кокушкино под негласный надзор… Нет, сходка — не метод. Тут нужна другая несимметрия…

Владимир замолчал. Я тоже не стал продолжать этот разговор. Многое в словах Ульянова было странным и непривычным, а кое-что — даже вызывающим. Симметрия там или несимметрия, а из того, что случилось в трактире, я сделал для себя только один вывод: впредь в Самаре не буду выходить из дома, не вооружившись старым добрым Кольтом — конечно же, заряженным по всем правилам.

Мы прошли еще немного, пересекли уже Воскресенскую, и я вспомнил, о чем хотел спросить моего молодого друга еще в трактире.

— Володя, скажите, если таковое не является секретом, о чем вы беседовали с хозяином трактира, перед тем как этот мошенник Сенька подал нам чай?

— О чем мы беседовали, я пока не скажу, Николай Афанасьевич, уж извините меня. Есть вещи, в которых мне прежде всего самому надо разобраться. Но ведь вы, верно, желаете также понять, почему я выбрал именно это заведение для нашего обеда и с чего вдруг такие низкие цены? Тут секрета нет — для вас, по крайней мере. В свое время я дал этому трактирщику несколько дельных советов юридического характера и с тех пор пользуюсь здесь некоторыми привилегиями. То есть, пользовался — до сегодняшнего дня. Нападение горчишников заставило меня усомниться в дружелюбии этого места и собственной привилегированности. Только уж пожалуйста, в присутствии Андрея Николаевича не поминайте об этих моих советах. Все-таки я не юрист, а выступил в роли самозваного консультанта. Хотя, уверяю вас, случилось это вовсе непреднамеренно.

Я пообещал хранить услышанное в тайне от покровителя моего друга и спросил, куда мы направимся сейчас.

— Я предлагаю посетить книжный магазин Ильина, — ответил Владимир. — Тот самый, в котором прекрасный выбор детской литературы. Не только детской, впрочем, есть и другие новинки. И цены вполне по карману даже гимназистам и студентам.

— Согласен! — воскликнул я и тут же вспомнил еще об одном деле, которое за событиями этого дня как-то выпало из памяти. — Только знаете что, Володя, — сказал я, — есть одна загвоздка, которую мне хотелось бы разрешить или по крайности проверить еще до магазина Ильина.

— Что за загвоздка? — хмурясь спросил Ульянов.

— Мы могли бы где-нибудь присесть на свежем воздухе?

— За милую душу! Здесь неподалеку есть Лишин сквер — такой симпатичный тенистый сад. Идемте.

Лишин сквер и впрямь оказался поблизости. Мы вошли и устроились на скамейке в тени красивого клена возле трельяжа, увитого цветами.

— Давайте рассказывайте про вашу загвоздку, — обратился ко мне Владимир.

— Извольте, — ответствовал я. — У вас с собой тот список опечаток, что вы нашли в портрете Чернышевского на квартире Пересветова?