– Это он про ту, которая выпрыгнула из калош, – пояснил нам старший механик.

И спросил:

– Ты где хочешь ее искать?

– Наверное, в Катуни. Ее, наверное, в Катунь унесло.

– Тогда молчи, а то мы тебя к чугунной станине прикуем.

А другой механик вдруг растревожился, негромко спросил:

– Нас тут, случаем, на академиков не заменят? А то мы тут прижились. И Лёха прозрел. И водолазы просветились. А у Супокова в селе кот со вчерашнего дня плачет. Настоящими слезами. Супоков говорит, что если границы откроют, он поедет по чужим странам показывать плачущего кота.

– Про кота не надо, – сказал другой механик. – И так проблем выше головы.

– Нет, вы посмотрите, как оно в мире-то развивается, – не унимался старший. – Жили спокойно. К нам туристки ездили, – посмотрел на Лёху. – Потом пошли дожди, про луну всякое начали говорить. Паспорта отменили, границы закрыли, теперь грозят устроить Юрьев день. А это как? А если правда попрут? Как их остановишь?

– Ты это сейчас про кого?

– Да про монголов, конечно.

– А они уже прут, – подтвердил Лёха.

– Зачем ты так говоришь?

– Слышу я…

– Что слышишь?

– Топот конских копыт…

– Монгольские орды? – засмеялся Алекс.

И в этот момент облака разнесло, и впервые за несколько месяцев мы увидели в ночном небе луну. Она висела над плечом горы несоразмерно маленькая, как монетка. Не серебряная, а желтая. Не зря писали о пылевых бурях. Лунная рябь серебрилась на воде, на берегах мерцали беспокойные костры. Далеко-далеко в лесу кричала кукушка.

– Я монголов приму как братьев, – дрожал Лёха.

И посмотрел на нас с нежностью:

– В мире больше нет чужих.

– А при чем тут монголы?

– Они нам тоже теперь родня.

– Чего так сразу-то? – спросил старший.

– Они нам давно родня. И монголы, и китайцы, и корейцы.

– Еще скажи, что татарин из Усть-Семы нам родня, – обиделся старший механик. И объяснил мне и Алексу: – Живет у нас тут один в Усть-Семе. Настоящий татарин. Спер у меня деревянный туалет. Я нынче новенький туалет купил в Сростках, привез, поставил на огороде, а ночью, луны совсем не было, и попер татарин с автокраном. Зачем мне такой родственник?

– Привыкнешь.

– И Че Гевара теперь родственник?

– Ну да, только он покойный родственник.

– И греки, которые каждый год горят, порядка не знают? И все твои девки? У Лёхи тут раз была испанская туристка, – с некоторым осуждением пояснил старший. – Сильно вскрикивала, такие у них национальные традиции. Зачем мне в родню вскрикивающая? Нет, Лёха, – протянул механик, – не будет здесь больше туристок.

– А что будет?

– Центр земной цивилизации, – догадался второй механик.

– И не будет никаких больше айзеров и нигеров. Чеченцев не будет, и ингушей, и белые колготки к нам не поедут. Ламбаду танцевать будем. А кому не нравится, уезжай в Париж, все границы открыты. Всё равно дальше только луна.

Мы задрали голову.

– А смотреть не туда надо…

И правда, по восточному берегу водохранилища, освещенному пусть маленькой, но всё еще яркой луной, медленно двигался отряд конных монголов в войлочных шляпах, с кнутами в откинутых руках. Лошади Пржевальского дружно помахивали мохнатыми шеями, постукивали копытами.

– Да это ж правда монголы!

– Тогда нам пора, – сказал Алекс.

Он встал, оперся рукой о черную станину.

На пол со станины упал мятый листок бумаги.

– Это спяченый оставил, – кивнул старший механик.

Я подобрал лист. Ничего особенного, так, карандашная схема.

Под схемой два слова – Dark Energy. А под ними крошечный, как нынешняя луна, иероглиф. Позже мы с Алексом узнали точный перевод этого иероглифа. «Я потерял». По-корейски звучит: «Муо иро-борёссымнида». Может, доктор Валькович пытался в машинном зале по памяти восстановить записи, сделанные кем-то на листе, позже вырванном из «Рабочего журнала».

На всякий случай я сунул мятую бумагу в карман.

Механики этого не заметили, а Лёха вообще ничего не видел.

Он сидел и трясся. Может, думал, не податься ли ему в Венесуэлу? Там Уго Чавес, красный герой, к нему визы не надо.

– Ты, Лёха, не трясись, – сказал старший ласково. – В психу мы тебя всё равно не сдадим. – И, закинув голову, посмотрел на маленькую луну.

Энергии, энергии, энергии!

В новом мире всё утрясется, всем будет счастье.

Главное, вовремя объявить Юрьев день. Механики как никогда были убеждены в этом. Спяченый же сказал: теперь энергии хватит на всех. Да и как может ее не хватить, если семьдесят три процента Вселенной состоят из этой… ну, как ее… темной энергии… Нет уж, хватит портить нефть, сжигать всякие доисторические леса! Мессия, поняли мы, может, потому пока и не пришел, что наступает не конец света, а его начало.

Гулко лопнула лиственница у озера.

В такую лунную ночь пить из проруби – отморозишь губы.

Кукушка Хат протрубила зарю. Из полярной сумеречности возникли неясные тени – много нарт, злые голоса, лязг железа, лаяли собаки. Дети мертвецов, как обычно, шли к Столбу. В небе, как от испуга, распускались нежные сполохи – зеленые, красные. Киш плохо спал в такие ночи, видел сны: страшный зверь Келилгу дышал в спину, земля дрожала под его поступью; далекая женщина смеялась, манила смехом. Кашляя, Киш выходил из норы, дышал стеклянным холодом, пытался провидеть будущее.

Но как провидеть будущее, если не знаешь прошлого?

Возвращался в пустую залу, упражнялся в беге по кругу, в метании копья, в стрельбе из лука, в ношении тяжестей. Легкий, быстрый, от упражнений стал как двухгодовалый бык. За долгую зиму научился прыгать на высоту птичьего полета, только проверить это пока не мог, мешали низкие своды. Мышонок Икики, требовавший называть себя Илулу – по имени мудрой бабушки, учившей его законам, которые он постоянно нарушал, беспокоился: «Тот, кто не помнит, он что делает?» Тайком приводил в залу Учителя – посмотреть на Киша. Нетерпеливо крутил хвостом – в легких чешуйках, и на каждую приходился один волосок. Старался понравиться дочери Учителя, – она подглядывала в узкую щель. Лазал по прислоненным к стенам сухим деревьям, правда, Киш всё равно прыгал выше. Зато Киш не умел висеть на хвосте, он просто размахивал своим тяжелым копьем, как куском сырой шкуры. «Это ужас, что он делает! – клялся Икики. – Это ужас, как такое опасно для нас!» Проводив Учителя, прятался за входом, дразнил Киша: стучал в дверь, злобно шептал голосом, не похожим на мышиный: «Вот Дети мертвецов совсем повалят Столб! Вот повалят Столб – исчезнет всё прошлое».