За одну минуту семь секунд? Все выложить?

Я отказался от этой теории, так же как и от остальных.

Для меня звонок Лили был загадкой. Я не знал ничего, в отличие от полиции, которая знала все.

После всех моих изысканий телефонный счет Лили выглядел примерно так:

30.08 09.15 (отключенный номер) 0:06:26 0.314

30.08 11.00 (неизвестный сотовый) 0:09:59 0.314

30.08 11.12 (сотовый матери Лили) 0:09:23 0.314

30.08 11.41 (нотариус Лили) 0:07:43 0.314

30.08 11.55 (салон «Видал Сассун») 0:03:33 0.042

30.08 16:25 (мой домашний) 0:00:13 0.042

30.08 16:27 (студия «Дискавери») 0:02:59 0.042

30.08 16:47 (домашний Лили) 0:04:44 0.158

30.08 19.51 (мой домашний) 0:01:07 0.042

30.08 19.55 (неизвестный сотовый) 0:03:01 0.042

30.08 21.52 (подружка Азифа) 0:02:01 0.042

30.08 21.54 (мать Азифа) 0:01:37 0.042

Когда я закончил, было уже шесть часов вечера, и я безумно устал.

Наверное, именно из-за усталости я совершил непростительную глупость, позвонив тому неизвестному абоненту, с которым Лили дважды разговаривала в свой последний день. Еще занимаясь телефонным счетом, я пять раз пробовал набирать его, и никто не отвечал, однако на этот раз я услышал в трубке хриплый голос.

— Кто это? — спросили на том конце. — Откуда у тебя этот номер?

Смутившись, я совсем забыл свой псевдоним и сказал:

— С вами говорит Конрад Редман из «Дайрект телесейлз интернэшнл»…

— Чего тебе нужно?

— Простите, наверное, я не вовремя. Я перезвоню. — Я отключился.

В этом голосе было что-то пугающее.

Кроме того, я по ошибке назвал ему свое настоящее имя, отчего мой страх только возрос.

Посещение театра в инвалидной коляске оказалось интересным приключением. Где бы я ни появился, все разговоры в непосредственной близости от меня мгновенно прекращались. Когда я покатил в бар, чтобы заранее заказать выпивку на антракт, люди разбегались передо мной, как перед танком «Шерман». (Я и был танком, но мои снаряды сеяли сострадание — никто же не хотел получить такой снаряд прямо в сердце.) Однако интересней всего было то, что мне не приходилось менять положение тела перед началом спектакля и в антракте, из-за чего все мое пребывание в театре воспринималось особенным образом. Другие зрители имели возможность переключаться с (относительной) сосредоточенности на расслабленность — меняя положение: они то сидели, то стояли. Для меня же все было едино: мой спектакль начался в тот момент, когда таксист позвонил в дверь и я уселся в коляску, чтобы открыть ему уже в образе инвалида, а закончился, когда таксист (другой таксист) высадил меня у дома.

Сама постановка оказалась такой, как я и ожидал. Декорации изображали исписанные граффити бетонные джунгли в бедном квартале Глазго. Шотландские таны были наряжены в яркие клетчатые спортивные костюмы и кроссовки. Макбет и леди Макбет были увешаны золотыми цепями и утирали носы акриловыми рукавами. Привратник походил на косноязычного уличного бродягу, знающего коды всех подъездов в округе. Видеокамеры на высоких столбах — символ жизни под наблюдением — следили за актерами и зрителями со всех четырех углов сцены. На большом телеэкране зрители видели себя — ряды голов в отраженном свете рампы. Режиссер, Саб Овердейл, желая модернизировать шекспировские драки на мечах, не придумал ничего лучше, кроме как вооружить все действующие лица мачете. («Макбетти с мачете» — так один из критиков озаглавил свою рецензию.) В общем и целом, как это обычно бывает в Королевской шекспировской труппе, актеры явно перегибали палку. Они старались оживить «скучные места» тем, что без необходимости выделяли и обыгрывали каждую фигуру речи. На сцене звучали десятки акцентов, от различных шотландских, свойственных как горцам, так и обитателям долин, до бруклинского и баварского. В постановке были использованы все фирменные приемы Королевской шекспировской труппы: мужчины громко топали по сцене, изображая мужественность, женщины были не более женственны, чем переодетые трансвеститы, массовка была слишком массовой и просто навязывала себя зрителю (каждый актер в ней пытался завладеть вниманием зала, прибегая к какому-нибудь эффектному трюку). Актеры постпенсионного возраста были убеждены, что декламация стихов — это прежде всего про-из-но-ше-ни-е, молодые актеры полагали, что стихи — это нечто вроде слэнга, а считавшие себя театральными мессиями актеры средних лет все свои реплики на более или менее узнаваемом английском буквально вколачивали в зрительный зал как гвозди: вот почему Шекспир по-прежнему актуален, вот почему он обращается к каждому зрителю, вот почему нужно увеличить финансирование театра.

Если бы у меня не было своих особых причин, чтобы досидеть до конца, я бы выкатился из зала еще в середине первого акта.

Вместо этого я развлекался тем, что играл в игру, которой я обычно спасаюсь на плохих спектаклях. Я старался угадать актеров из состава труппы, которые:

а. являются любовниками;

б. были любовниками, но больше друг с другом не спят;

в. станут любовниками после спектакля;

г. перепихнутся после вечеринки в честь последнего спектакля;

д. люто ненавидят друг друга;

е. люто ненавидят режиссера;

ж. ненавидят себя (это легко, они все ненавидят себя);

з. ненавидят зрителей.

Наконец мне осталось последнее испытание: поклон артистов. Интересно, сколько часов — не реальных репетиций, а мысленного предвкушения — актеры тайно тратят, сосредоточиваясь на этих двух-трех минутах? Сколько раз они шлифовали усталый глубокий поклон с болтающимися руками, который призван сказать залу: «В этой своей лучшей роли я, о мои зрители, отдал вам всего себя»? И как часто останавливались перед зеркалом, чтобы отточить деловитое, едва заметное движение туловищем, которое как бы говорит: «Я самый обычный человек, как и вы, без всяких претензий. (Но я неплохо сыграл, правда?)»? Или как работали над той особой манерой отходить в сторону и, улыбаясь, аплодировать партнерше, намекая при этом залу: «Она, конечно, играла хорошо, но все же сколько в ней самомнения!»?

Я вытерпел поклон благодаря единственному известному мне приему: закрыл глаза и просто слушал, как зрители аплодируют: я представлял себе, что этот звук производят не люди, а далекий водопад или оживленная автострада, от которой меня отделяют зеленые луга.

Когда все наконец закончилось, я докатил до служебного входа и пробрался за кулисы. Двух лет, прожитых с Лили, оказалось вполне достаточно, чтобы научиться подобной хитрости. (Главное, помнить, что большинство театральных охранников будут вам бесконечно признательны, если вы расстреляете всех актеров, занятых в любом конкретном спектакле. Иногда, чтобы вас пропустили к грим-уборным, достаточно просто выглядеть подозрительно.) С таким реквизитом, как инвалидная коляска, я был обречен на удачу.